Барбара Вуд - Свитки Магдалины
– Я не стану тебе мешать, – повторила она.
– И чем ты будешь заниматься? Пока я сижу в темноте и слушаю Баха, чем ты будешь заниматься?
– Ах, Бен. – Она взглянула на него, теряя терпение. – Ладно. Я уйду. Если ты как раз этого хочешь. Я загляну утром. Хорошо? – Она забрала сумочку. – Только не снимай трубку с рычага, пожалуйста. Вчера вечером ты опять так сделал. Разве не так? Я звонила и звонила, но не услышала сигнала, что телефон занят.
– Больше так делать не буду.
Энджи задержалась у открытой двери, будто думая, что еще сказать.
– Бен, я действительно думаю, что эти свитки интересны.
– Хорошо.
– Но ты должен учесть, что я незнакома с еврейскими делами.
– Ты ведь знакома со мной, правда?
– Бенджамен Мессер! – Энджи была по-настоящему удивлена. – Впервые слышу от тебя признание, что ты еврей! Обычно ты всячески стараешься отрицать этот факт.
– Не отрицать, моя любимая, а забыть о нем. Вот в чем разница.
Бен расхаживал по квартире все оставшееся утро и весь день. Он вспомнил, что пора накормить Поппею. Ему удалось решить несколько вертикальных строчек и кроссворде из «Лос-Анджелес таймс». Он прослушал несколько записей, проглотил сандвич с сыром и снова расхаживал по квартире. Почтальон вот-вот должен прийти.
Бен выкурил почти целый пакет трубочного табака. Ровно в четыре часа он решил спуститься вниз и заглянуть в почтовый ящик. Бен ждал, что постучат в дверь и придется расписаться за заказной пакет, но, когда этого не произошло, он усомнился, приходил ли почтальон вообще.
Почтальон приходил.
В других ящиках лежала свежая почта, в его ящик опустили счет за газ, а в мусорную корзину жильцы уже выбросили новые журналы. Однако маленькой желтой квитанции в его почтовом ящике не оказалось.
Только сейчас Бен понял, с каким нетерпением ждал пятый свиток. Теперь он чувствовал себя совершенно подавленным. Свинцовое небо разразилось легким дождиком, омывшим тротуары западной части Лос-Анджелеса. А Бен, словно идиот, стоял и смотрел на почтовые ящики. На свете нет ничего худшего, чем строить надежды, которые не сбудутся. Ему казалось, что он вот-вот расплачется.
– Это невыносимо. Это невыносимо, – бормотал он снова и снова, поднимаясь к себе. Почему нельзя доставить свитки быстрее? Почему ему каждый раз приходится страдать от столь мучительного ожидания?
Вернувшись к себе, Бен включил обогреватель, налил себе большой бокал вина и устроился на диване. Вскоре к нему на колени запрыгнула Поппея, начала мурлыкать и тереться о его живот, будто давая понять, что она рада его обществу.
– Поппея, не знаю, что на меня нашло, – тихо пробормотал он, обращаясь к кошке. – Раньше со мной такого не бывало. Прямо какое-то наваждение. Почему так происходит? В чем причина? Может, виноват Давид? Как может человек, усопший две тысячи лет назад, полностью завладеть мною?
Бен медленно потягивал вино и почувствовал, что в комнате становится теплее. Становилось тепло, будто его накрыли теплым одеялом. Бен погружался в сонное, приятное состояние, от которого ему стало легко. Он откинул голову назад.
Почти тут же на него хлынули воспоминания о днях, проведенных вместе с Лейбовицем. Казалось, будто воспоминания до сих пор держали взаперти по неизвестной Бену причине, и вдруг нашелся ключ, позволивший отпереть эту дверь. И воспоминания о тех днях, о которых Бен давно забыл, обрушились мощным потоком.
В его сознании возникли и другие картинки, не столь приятные, как воспоминания об ортодоксальной школе и Соломоне. В его памяти мелькали картинки из детства, проведенного в Германии, эмиграции в Соединенные Штаты, трудных лет роста под опекой матери.
У Бена не было ни братьев, ни сестер. Даже отца не было. Он помнил только себя и мать. А мать, единственный родитель и товарищ, оказалась почти невыносимым человеком.
Тут в его память ворвался другой образ. Ее запястье. Запястье его матери. Она всегда носила длинные рукава, чтобы не показывать его. Но однажды маленький Бен заметил это запястье и, указав на него, спросил:
– Мама, что это?
На лице Розы мелькнуло выражение ужаса. Она прикрыла другой рукой изуродованное место и выбежала из комнаты. После этого мать плакала много часов до самой ночи.
Когда Бену исполнилось тринадцать, день его Бар-Мицва,[23] мать закатала рукав и показала ему свое запястье. «Теперь ты уже взрослый. – Она сказала ему на идиш. – Теперь ты должен знать об этом».
И она показала ему крапчатые шрамы от укусов злых собак. Это случилось в месте под названием Майданек.
Зазвонил телефон, Бен так резко выпрямился, что Поппея не удержалась на его коленях. Он встал на нетвердые ноги, потер лицо и взял трубку. К удивлению, он заметил, что смахнул слезу со щеки.
– Привет, любимый. Ну, что ты решил?
Он не сразу сообразил, кто это звонит, затем тусклым голосом ответил:
– Энджи, свитки не пришли.
– Странно, – тихо сказала она. – Тогда едем в Сан-Диего?
– Да… Сан-Диего. Но только завтра утром. Сейчас я ужасно устал.
– Отлично. До встречи. Пока, любимый.
Его губы уже сложились, готовясь произнести «пока», но голос пропал. Бен долго стоял у телефона и смотрел на него, будто находился под гипнозом. Он постепенно пришел в себя и догадался, что какое-то время явно вздремнул на диване. Было уже почти семь часов.
Ему сейчас хотелось лишь одного – изгнать эти воспоминания. Забыть про ужасы и страдания матери в концентрационном лагере. Вычеркнуть горестные годы детства. Снова упрятать раввина Соломона Лейбовица за запертой дверью. Копание в прошлом не могло принести ничего хорошего. Кроме несчастья и слез.
Включив почти все освещение и поставив Бетховена, Бен сумел немного развеять мрачное настроение и нарушить тишину. Однако, убедившись, что лица матери и Соломона не собираются оставлять его в покое, он принял решение: нельзя оставаться одному.
Бен набрал три цифры из номера телефона Энджи и повесил трубку. Немного подумав, он пошел на кухню и достал телефонный справочник в надежде, что там может оказаться ее номер. К удивлению, он там значился. Разумеется, если Джудит Голден, отмеченная в телефонном справочнике, та самая, которую он знает.
– Алло?
– Мисс Голден?
– Это Бен Мессер.
Наступила пауза.
– А, привет. Как у вас дела?
– Хорошо. Послушайте. Я понимаю, сейчас субботний вечер и у вас, наверно, есть свои планы, однако возникла одна загвоздка и мне бы очень пригодилась ваша помощь.
Джуди молчала.
– Речь идет о свитках, – продолжил он уже не столь уверенно. – Уезерби просил меня прислать ему отчет о том, как у меня идут дела. А я боюсь, что на это уйдет целая неделя, если я начну печатать свои записки. Я хотел узнать, не будете ли вы так любезны…
