Виктория Холт - Дорога на Компьен
Больше никогда она не будет строить планов насчет маленькой Александрины, больше никогда она не будет думать о том, что девочке повезло — ведь она родилась не красавицей, больше никогда она не будет размышлять о покое, который сулило бы будущее ее дочери, и которым она сама была обойдена. Потому что будущего у маленькой Александрины нет.
***
Оплакивать дочь маркиза отправилась в Беллевью, сопровождала ее только верная мадам дю Оссэ. Похороны были пышными. Это было необходимо, иначе подумали бы, что маркиза теряет власть. А она, хоть и пребывала в глубоком горе, все же не забывала о собственном будущем. Следовательно, церемония прощания с дочерью всемогущей маркизы была такой, какой и должна была быть. Теперь Александрина покоилась в церкви Капуцинов на Вандомской площади. Луи приехал к ней в Беллевью.
Она была глубоко тронута — уж она-то знала, как он боялся мыслей о смерти и как старался избегать всяческих осложнений.
— Дорогой, дорогой мой друг, — обнял он ее, — я приехал, чтобы разделить вашу скорбь.
В глазах у нее стояли слезы.
— Значит, вы действительно мой друг, — сказала она.
— А разве вы в этом сомневались?
— Я и не смела надеяться, что вы приедете поведать меня в такой тяжелый час.
Луи самолично вытер ей слезы.
— Пойдемте, прогуляемся по саду. Мне хочется посмотреть на цветы, — предложил он.
Она шла рядом и заставляла себя не думать о маленьком тельце, лежащем в сырой земле. Луи приехал, он пожелал ее утешить, но ему было бы неприятно заниматься этим слишком долго.
— Мы в Версале скучаем по вас, — сказал он. — Возвращайтесь поскорее.
Это был приказ. И ей следовало ехать — если она не будет по-прежнему сражаться за свое место, она его потеряет. И через две недели она вернулась в Версаль.
***
Маркиза отчаянно старалась забыть о своем горе. Еще отчетливее, чем прежде, видела она теперь, в какую бездну может ввергнуть страну конфликт между ультрамонтанцами и янсенитами. Она слышала раскаты революционного грома, и хотя вряд ли этот гром мог потрясти солидный версальский фундамент, неприятностями он грозил изрядными.
Она сама была самой нелюбимой в королевстве женщиной и мечтала заслужить уважение народа мудрыми советами, которые она могла бы дать королю.
Дофин и его партия были за ультрамонтанцев, парламент — за янсенитов, король никак не мог принять какую-то определенную сторону: он был твердо убежден, что Франция не должна превращаться в придаток Ватикана, но и игрушкой в руках парламента он тоже становиться не желал.
Жарким августом у дофина родился еще один сын — его нарекли герцогом Беррийским. Но страна пребывала в таком хаосе, что празднования по случаю рождения возможного наследника трона прошли как-то незаметно.
А поскольку Кристоф де Бомон, архиепископ парижский, твердо решил давить всех, кто не поддерживал папскую буллу, стало ясно, что придется предпринимать строгие меры. Начал епископ с того, что лишил тех священнослужителей, которые не столь уж яростно выполняли его указания, права принимать исповедь. Затем один из бесчисленного легиона иезуитов, отец Ложье, отправился в Версаль: ему было приказано в присутствии короля проклясть парламент и потребовать его роспуска. Французские протестанты увидели в этом признак приближающихся несчастий, вспомнили о Варфоломеевской ночи, и многие гугеноты приготовились покинуть страну.
Конфликт принимал самые причудливые формы — так, когда в Париж из Италии приехала опера-буфф, разгорелись споры о достоинствах французской и итальянской музыки. Это тоже было отражением дискуссий о том, надо ли Франции сохранять независимость от Рима или же лучше, чтобы страной правил Ватикан.
Король часто посещал апартаменты маркизы — «маленькая Морфиза» и посетительницы «гнездышка» лишь ненадолго могли отвлечь его от горестных размышлений, он жаждал компании и советов маркизы.
Де Мопо, шеф-президент парламента, попросил аудиенции, маркиза поддержала решение короля встретиться с ним, и в результате этой встречи парламент вернулся в Париж. Луи видел, что такое положение долго сохраняться не может и что куда разумнее вновь призвать парламент, чем принимать сторону Рима. Итак, отношения с парламентом были налажены при условии, что он будет хранить молчание по поводу буллы «Unigenitus», а с теми, кто это молчание посмеет нарушить, магистраты будут поступать соответствующим образом.
Таким образом Луи смог сохранить отношения с обеими враждующими сторонами: он вернул к власти парламент, но в то же время не поссорился со священнослужителями, которые поддерживали буллу.
Это был мастерский ход, и король понимал, кто оказал ему главную услугу в нахождении такого решения — его дорогая маркиза.
Однако, хотя парламент и вернулся на свои позиции, ультрамонтанцы не собирались молчать о булле, по-прежнему отказывая в последнем причастии умирающим янсенитам, и это cнова начало волновать людей.
На этот раз Луи действовал решительно. Кристоф де Бомон, получил lettre de cachet, предписывающее ему немедленно от правиться в отставку, в свое имение под Конфланом.
Это был сильнейший удар — ультрамонтанская партия еще таких никогда не получала. Дофин впал в ярость, королева — в печаль. Они оба винили в этом мадам де Помпадур и объявили, что дело уже не в ее принципах (это-то еще можно было бы простить), а в том, что эта особа боялась влияния церкви, которая требовала ее изгнания.
Епископ Шартрский явился в Версаль протестовать против изгнания Кристофа де Бомона.
— Сир, — епископ пылал благородным негодованием, — пастырь обязан быть рядом со своею паствой.
Луи холодно взглянул на него:
— В таком случае предлагаю вам немедленно вернуться к своей.
После чего парламент объявил, что булла «Unigenitus» вовсе не является заповедью и священнослужителям запрещено трактовать ее подобным образом.
Архиепископ отправился в изгнание. Парламент вернулся в Париж, и напряжение начало спадать.
***
Мадам Аделаида почему-то стала очень тихой и подавленной, и хитрющая графиня д'Эстрада, правительница ее гардеробной (та самая особа, которая тщетно пыталась заменить мадам де Помпадур на графиню де Шуазель-Бопре), решила извлечь из этой ситуации выгоду. А после того, как на представлении в Фонтенбло мадам Аделаида вдруг потеряла сознание, по дворцу пошли всякие пересуды. Мадам д'Эстрада полагала, что она знает причину внезапных болезней Аделаиды.
— Жара стоит просто невыносимая,— стонала Аделаида. Однако другие дамы, по наблюдениям мадам д'Эстрада, прекрасно переносили эту жару.
