Елена Арсеньева - Карта любви
— Я на любую работу готова!
Мадам Люцина с трудом изобразила довольную улыбку. Ей вообще не нравились такие худышки, к тому же сероглазые да русоволосые — бесцветные, к тому же — русские, поэтому ей не хотелось самой опробовать новенькую, а значит, сочувствия она у мадам не вызывала… И бережного к себе отношения не заслуживала. Кроме того, застарелый порок всегда узнает добродетель (пусть и оступившуюся ненароком!) по тайному стыду, который она в нем производит, а мадам Люцина терпеть не могла стыдиться чего-то и кого-то, тем паче — какой-то приблудной кацапки. Было бы лучше, если бы девка заартачилась и ее нужно было бы образумить оплеухой, а то и двумя-тремя!
— Ты женщина? — спросила Люцина напрямик, и Юлии почудилось, будто она ослышалась.
— Что?! Разве я похожа на мужчину?
— Дура! — беззлобно ругнулась мадам. — Мужичка! Я имею в виду, ты уже с кем-нибудь…
Тут она употребила глагол столь прямой и грубый, что в памяти Юлии вмиг возник Яцек со своим кузнечным молотом между ног, и судорога отвращения прошла по ее лицу.
Ясно, что имеет в виду мадам: утратила Юлия девственность или нет? Странно, какое это может иметь значение для прислуги? Или… Или это она сама все себе напридумывала, а Люцина прочит ее вовсе не в прислуги! В памяти возникли сплетенные тела на плюшевом столе, запах похоти, крики похоти… И ее осенила догадка столь ужасная, что она даже не дала себе времени подумать: слетела с постели и опрометью кинулась мимо Люцины в притворенную дверь. Но мадам была начеку и, поймав ее за край пеньюара, с такой силой рванула к себе, что Юлия навзничь опрокинулась на ковер. В одно мгновение мадам навалилась на нее и наконец-то вкусила удовольствия: с оттяжкой хлестнула по щекам и раз, и другой, и третий… Остановилась с трудом, и то лишь потому, что вообразила, во что превратится это лицо после таких ударов! А ведь девке нужно работать!
Стиснув железной правой рукой запястья Юлии, она придавила коленями ее ноги, не давая вырваться, а левой рукою пошарила в ее сокровенном с бесцеремонностью евнуха, который на невольничьем базаре покупает рабыню для гарема своего господина. Юлия со стоном забилась, затрепыхалась, но мадам Люцина была слишком опытной лесбиянкой, чтобы не знать, как отворяются врата к блаженству женского тела. Но она не могла не понимать, что Юлия бьется под ней вовсе не в экстатических судорогах, а потому, что всеми силами пытается противиться им, и недовольно выкрикнула:
— Ты не только убийца, но и воровка! Неблагодарная тварь! Хотела убежать — а это все равно что украсть потраченные на тебя деньги! А ведь пан Шимон был так добр к тебе, он спас тебе жизнь! Что, большая трудность для тебя отдаться двум-трем панам — богатым, щедрым, молодым, красивым, которых к тому же ты сама выберешь среди других! Заработать за несколько дней кучу денег, которых хватит и долги отдать, и купить бумаги на выезд из Варшавы! Доберешься до своих — и никто никогда ничего не узнает! А ты все забудешь и станешь свободна, и не отплатишь злом за добро! — убеждала мадам. — Можно подумать, тебя обрекают на мучения! Между прочим, некоторые вполне добропорядочные женщины, даже из дворянского сословия, несчастливые в супружестве, но все же не умеющие обойтись без любви, порою улучают минутку и приходят к нам под вуалью: сорвать цветок-другой на клумбе, а то и сплести венок. Глядишь, и ты войдешь во вкус, распробовав все удовольствия!
Мадам бормотала еще что-то, но Юлия не слушала.
«Станешь свободна. Доберешься до своих. Все забудешь!»
Эти слова Люцины неумолчно звенели в голове. А умелый палец, неутомимо ласкавший ее естество, лишал желания противиться. Желание охватило ее — желание слиться с мужчиною так же пылко и самозабвенно, как она слилась с Зигмунтом в душной тьме, настоянной на запахе его страсти.
«Молодой, красивый… которого к тому же ты выберешь сама!» А вдруг повезет, и Юлии достанется тот белокожий золотоволосый красавец, которого она видела мельком. Он чем-то напомнил ей Адама, мысли о котором она все время гнала от себя. Отогнала и сейчас. С таким красавцем это будет не так страшно, не так стыдно. И никто не узнает! И это будет всего несколько раз! А потом — свобода.
— Но только не больше двух-трех мужчин? — всхлипнув, уточнила уже покорная Юлия. Довольная мадам Люцина тут же убрала нескромную руку, с усилием поднялась, разогнув спину и, отряхивая колени, деловито подтвердила:
— Не больше двух-трех! — на самом кончике языка удержав готовое сорваться: «Десятков. Если не сотен!»
* * *Теперь Юлию называли Незабудкой (если поглубже заглянуть в головку коварной мадам Люцины, станет ясно, что для нее это был наиболее невзрачный цветок — его имя и получила «бесцветная кацапка»). Каждый день она теперь проводила с девицами, готовя новый спектакль: всякому цветку предстояло поведать о себе гостям какую-нибудь задушевную историю, вернее, изобразить с привлечением того «садовника», который придется ей по нраву. У мадам Люцины была интереснейшая книга — собрание легенд и преданий о самых красивых цветах в мире. Автор, наверное, в гробу переворачивался, когда эти древние сказания становились основой для весьма откровенных эротических придумок.
Конечно, проще всего было Руже — то есть Розе. Ведь об этом цветке более всего легенд. Как рассказывали Незабудке болтливые цветочки, на прошлой премьере Ружа изображала красивейшую из индийских женщин, Лакшми, которая согласно мифу родилась из распускающегося бутона розы. Вишну, охранитель Вселенной, увидев эту обворожительную красавицу, укрывавшуюся в своей прелестной розовой колыбельке, увлеченный ее прелестью, разбудил ее поцелуем и таким образом превратил в свою супругу. Надо ли уточнять, что в Театре все обстояло куда забавнее? На плюшевый стол с пришитыми к нему шелковыми лепестками укладывалась Лакшми — вовсе голая Ружа, а роль Вишну исполняли все посетители, поочередно проникая к Руже — отнюдь не только поцелуями! — и проникая в ее услужливо разверстое лоно до тех пор, пока все не были удовлетворены и обессилены. Ружа славилась своей выносливостью: она могла выдержать натиск десяти-пятнадцати мужчин, потом требовался небольшой перерыв, после чего она снова с удовольствием разводила ноги перед отдохнувшими садовниками. И, как правило, сдавались мужчины, а не красотка Ружа, которую восхищенная мадам Люцина сравнивала с Теруань де Мерикур — неутомимой шлюхой времен Французской революции. Мадам лелеяла замысел поставить спектакль о Теруань и ее любовниках, а следующий — про знаменитый Летучий легион придворных шлюх Екатерины Медичи: с точки зрения мадам, цветочные забавы уже приелись и теряли свою остроту. Так что дебют Незабудки приходился на закрытие гастролей перед началом новых репетиций.
