Этель Стивенс - Прекрасная пленница
– О, если бы… – пугливо шепнула она, поднимая на него мокрые широко открытые черные глаза.
Он повернулся к старухе, которая сидела, закрыв лицо руками.
– Фатима! Ты знаешь какого-нибудь доктора?
– Да, сиди, – торопливо отвечала она.
– Ступай, приведи его как можно скорей.
Больная испуганно приподнялась на подушках.
– А ты не сердишься на меня, господин мой?
– Разве я когда-нибудь сержусь на тебя, малютка?
Запавшие глаза улыбнулись.
– Не пора ли выпить молока?
Она бросила на него взгляд, полный любви. Он взял у Фатимы из рук кувшин, налил в стоявший у кровати стакан молока и прибавил ложечку водки. Она сделала гримасу, когда он приподнял ее и поднес стакан к ее губам, но все-таки выпила молоко. Потом, задыхаясь, в изнеможении упала на подушки. Старуха уже успела уйти, завернувшись в свой хаик.
Сан-Калогеро сидел у кровати, не спуская с больной озабоченного взгляда. Она не то спала, не то лежала в забытьи, дышала тяжело и неровно. Прошел час. Он не шевельнулся ни разу, чтобы не потревожить ее. Вдруг свеча, догорев до конца, вспыхнула и погасла. Комната погрузилась во мрак. Он тревожно прислушивался – не хлопнет ли внизу дверь, но лишь тяжелое дыхание Дужи нарушало тишину.
Вдруг она заговорила каким-то незнакомым, неестественно мягким голосом. Он нагнулся к ней, но она пылающими руками оттолкнула его. Он понял, что она бредит. Бред усиливался, голос повышался, какие-то свистящие, шипящие звуки слышались порой. Несколько раз повторялось слово: «Кусай, кусай!» Он не настолько знал арабский язык, чтобы понять все. Жутко было слушать в темноте этот чужой, неестественный голос. Он хотел погладить ее по голове, чтобы успокоить. Придвинулся ближе и не мог заставить себя коснуться ее. Непреодолимый страх, почти отвращение неожиданно охватили его. Разве это Дужа – это бормочущее, скулящее существо?
Должно быть, он не привык к больным. Он проминал свои нервы. Как? Он боится темной комнаты и больного ребенка, он – свыкшийся с пустыней, с молчанием мертвого города? Он старался думать о другом – о Риккардо Бастиньяни, о новых раскопках в Карфагене, но мозг отказывался повиноваться, как отказывается дрожащий конь прыгать в огонь, несмотря на шпоры и хлыст хозяина. Необъяснимый ужас закрадывался ему в душу. Сколько часов прошло со времени ухода Фатимы? Когда же она, наконец, вернется?
Бред прерывался паузами. Одна из них показалась ему особенно томительной. Он вспомнил, что у него в кармане есть спички.
Не найдется ли другая свеча? Он дрожащими руками вытащил коробку. Первая спичка не зажглась, вторая слабо вспыхнула. Он бросил беглый взгляд на кровать. Дужа отшвырнула одеяло и лежала, вытянувшись, на животе, рот был оскален, глаза горели между едва раздвинутых век. Лежала она не шевелясь. Во всей позе была напряженность, вызывавшая представление о тигре, который готовится сделать роковой прыжок, или о змее, которая вот-вот укусит. Спичка догорела, обжегши ему пальцы, он отбросил ее в сторону, все снова погрузилось во мрак. «Удивительно ли, – подумал он, – что люди когда-то поклонялись огню, раз одна маленькая спичка может рассеивать ночные ужасы». Прошло немного времени, и он услыхал новый звук. Он снова схватился за коробку, зажег спичку и с ужасом увидал, что Дужа сползла с кровати, и белое тонкое тело извивалось на циновке.
– Дужа! – хрипло крикнул он, бросился к ней, нагнулся, обхватил руками извивавшееся тело.
И в ту же минуту услыхал стук захлопнувшейся внизу двери.
Дужа корчилась у него в руках. Откуда взялись у нее силы? Она била его головой, и какие-то шипящие звуки вырывались у нее из горла. Он инстинктивно старался отвести голову. Но вдруг почувствовал, что ее зубы впились ему в горло. Сделав последнее усилие, он добрался до кровати и положил на нее свою ношу. В это время раздался крик Дужи, дикий животный крик, несколько раз подряд. Джованни не выпускал ее из рук, но в новом приступе судорог она вырвалась от него. И с уст ее вдруг сорвался новый, непохожий на предыдущие, испуганный, но человеческий вопль.
В это мгновение дверь распахнулась, комната осветилась. Он отошел, шатаясь, от кровати.
В дверях стояла Фатима с лампой в руке. Позади нее…
– Как, это вы, Си-Измаил? Я не знал…
Он сделал несколько шагов навстречу, но силы изменили ему, рыдание перехватило горло, и он опустился на пол. Фатима, высоко подняв лампу, подошла к кровати и перевернула на спину лежавшее навзничь нагое тело. Глаза были остановившиеся, на губах выступила пена.
– Поздно! – сказала она, ничем не выдавая с моего горя.
Она осторожно разжала руки, расправила члены и натянула на умершую одеяло.
Си-Измаил нагнулся над потерявшим сознание Джованни и, быстро расстегнув воротничок, обнажил окровавленную ранку на шее.
– Я займусь этим человеком, – коротко сказал он. – Я знаю его. Какие у него были дела с тобой и с ней?
– Дужа – моя племянница. Ее выдали замуж за купца в Гафзу. Она была маленькая и слабенькая. Ей едва исполнилось двенадцать лет. Он жестоко обращался с ней. Сиди стоял как-то лагерем рядом с нами, услыхал ночью ее рыданья и выкупил ее у мужа, который рад был расстаться с ней, потому что она болела. Сначала она немного поправилась, а потом началось… – Голос ее оборвался.
Си-Измаил оторвал полоску от своего тюрбана и перевязал Джованни горло.
– Я увезу его. Рана опасная. Есть у тебя деньги на похороны?
Она покачала головой.
Си-Измаил подал ей кошелек и с Джованни на руках вышел из комнаты.
ГЛАВА XII
Джоконда причесывала волосы перед зеркалом. Мысли ее были заняты домашними делами, между прочим, вопросом о том, какие сделать занавески отцу в кабинет вместо старых, сильно изорвавшихся при стирке. Раздумывая о том, во сколько они обойдутся, если покупать их в универсальном магазине, где на этой неделе объявлена распродажа, она ловко заплетала длинные косы и укладывала их на маленькой, красивой формы голове. Она не принадлежала к числу тех женщин, которые начинают свой день в пеньюаре и причесываются, когда улучат свободную минуту после утреннего завтрака. И вставать она привыкла раньше всех в доме. За один этот час она успевала переделать больше, чем ее соотечественницы за целое утро.
– Синьорина! Синьорина!
Она быстро подошла к дверям.
– Что случилось, Кончетта?
Старуха вошла, сильно взволнованная.
– Тот синьор, что был у нас вчера вечером, он… там, внизу… он болен, умирает… и с ним какой-то араб.
– Где там, внизу? – переспросила Джоконда, ничего не понимая.
