Лиз Карлайл - Ночь с дьяволом
— Ты хочешь сказать, что он ее разрежет? — Это была любимая сорочка Бентли, воротник и локти которой с возрастом сильно поистерлись.
— Ну, конечно, порежет на мелкие кусочки, — заявил Кембл, изображая пальцами ножницы, стригущие ткань. — Кстати, я тоже думаю, что синий — это твой цвет.
Бентли пожал плечами:
— Мне нравится синий.
— Это не имеет значения, — отмахнулся Кембл, улыбнувшись ему так, будто он и впрямь был деревенским дурачком. — Ты отдал себя в мои руки. Так что скажи лучше, мистер Ратледж, когда должно произойти это чудо перевоплощения?
— Я не помню точно, — произнес Бентли. — Приглашение пришло несколько недель назад, и я его куда-то забросил. Но мне кажется, что бал назначен на эту пятницу.
— Пятницу? — переспросил Кембл. — Но я всего лишь бывший камердинер, а не Господь всемогущий! А ведь даже ему потребовалось шесть дней, чтобы сотворить мир.
— Ну что ж, у вас с Морисом два дня, — заявил Бентли. — Ц вам не надо делать из меня совершенство, Достаточно, если Я буду всего лишь презентабельным. Это бал по случаю выезда в свет дочери Раннока Зои.
— Дочери Раннока? — в ужасе воскликнул Кембл. — О Боже, ты, наверное, совсем сошел с ума!
Глава 7,
в которой мисс Армстронг высказывает свое мнение и еще многое сверх того
Утром того дня, когда должен был состояться бал Зои, мадам Жермен и ее белошвейка были приглашены в Страт, чтобы лично присутствовать на последней примерке нарядов. Фредерика вместе со всеми явилась в гостиную Эви. Однако не успел отгреметь первый залп слухов и сплетен, как она почувствовала очередной приступ утренней тошноты — пятый за последние пять дней.
Она бросилась за ширму, и ее вырвало тем, что было съедено за завтраком. Но она успела заметить проницательный взгляд мадам. Было совершенно ясно, кому будет посвящена в следующий раз пикантная болтовня Жермен. Но это не будет иметь большого значения, потому что все равно ее скоро сошлют во Фландрию.
Мало-помалу тошнота прошла. Примерка закончилась, и портниха вместе с белошвейкой и со всеми их подозрениями были отправлены в Лондон. Уинни выставила из комнаты Зою, возмущенную скромным белым цветом своего платья.
— Я хочу ярко-красное, как у Фредди, — требовала она. — Ненавижу этот глупый белый цвет! Никто меня в нем не заметит!
— Красный цвет не для дебютанток, Зоя, — сердито объяснила Уинни, выходя вместе с ней в коридор. — Джентльмены сочтут тебя слишком бойкой. Почему ты не можешь нести себя, как Фредди? Она в прошлом году носила только пастельные тона и выглядела такой прелестно невинной…
Зоя прервала ее взрывом смеха. Уинни покраснела. Она с ужасом посмотрела в сторону Фредерики и торопливо закрыла за собой дверь. Фредерика расплакалась и бросилась ничком на обитую парчой софу Эви.
Эви присела рядом с ней и пригладила ее волосы, упавшие на лоб.
— Ну, полно, Фредди, — тихо заговорила она. — Уинни хотела лишь похвалить тебя за здравомыслие.
— Не понимаю, зачем она эго делает! Всем понятно, что здравого смысла у меня нет ни на грош!
Эви широко раскрыла объятия. Всхлипывая, Фредди бросилась в них.
— Ты просто измучилась, моя девочка, — пробормотала Эви, погрузившись лицом в волосы Фредди. — И тошнота, и слезы — это все из-за ребеночка. Поверь мне, пройдет еще около месяца, и ты будешь в полном порядке.
Но Фредерика знала, что в полном порядке она больше никогда не будет. Она приложила руку к животу, который был пока таким же плоским, как всегда. Она была рада, очень рада тому, что у нее будет ребенок. И все же она знала, что очень нелегко растить ребенка без отца. Она мечтала, чтобы жизнь у ее детей сложилась лучше, чем у нее, и была более безопасной.
Хотя ее родители очень любили друг друга — подтверждением чему были их письма, хранившиеся у Фредерики, — они умерли в разгар войны. Когда война наконец закончилась, офицеры, друзья ее отца, вывезли ее из разрушенной войной страны — родины ее матери, и в целости и сохранности доставили в Англию, к ее бабушке, могущественной графине Трент. Но леди Трент, презрительно назвав ее темнокожим внебрачным ребенком, не пожелала ее принять. Все думали, что она этого не помнит, А она помнила.
Тогда ее спасители отвезли ее к старшему брату отца, но оказалось, что Максвелл Стоун умер пять месяцев назад. Однако его дочь Эви, которая сама была еще девочкой, открыла ей двери своего дома и приняла в свое сердце. Казалось бы, этого должно быть достаточно. Но это было не так. Она это понимала и чувствовала себя виноватой и неблагодарной.
Поэтому Фредерике теперь оставалось надеяться на романтическую любовь. И избранник, которому она поклянется в любви, будет человеком особенным. Безупречным. Надежным. Заслуживающим доверия. И при этом очень простым человеком. Она выйдет замуж за человека, который сможет обеспечить безопасность ей и, что еще более важно, их детям. Человека умного и основательного, которого она могла бы любить всем сердцем и который заслуживал бы ее глубочайшего уважения.
Она попыталась убедить себя, что таким человеком является Джонни. Но теперь, наедине с тем, что осталось от ее мечты, Фредерика понимала, что в Джонни ее привлекало прежде всего то, что она его хорошо знала. Он был соседским мальчишкой. Простым деревенским сквайром. И все это, казалось, говорило о его надежности и ординарности. Конечно, все это была одна лишь видимость. Но она поняла это только теперь, когда Бентли Ратледж разбил в пух и прах все ее великолепные планы.
Разумеется, она не могла полюбить такого мерзавца, как он! Ведь он не отвечал ни одному из ее критериев. Он не был надежным. С ним невозможно было чувствовать себя в безопасности. И уж конечно, он не был человеком заурядным. И если бы она хоть капельку нравилась ему, он не сбежал бы, даже не попрощавшись. При этой мысли Фредерика неизвестно почему снова расплакалась. Боже милосердный, с той самой ночи, проведенной с ним, она превратилась в безмозглую, безвольную плаксу. Ей хотелось — ох, как ей хотелось! — задушить его за это собственными руками.
— Ну, полно, полно, перестань, — приговаривала Эви, нежно укачивая ее на руках, как будто она снова была бездомным четырехлетним ребенком.
В пятницу вечером Бентли, согласно своему замыслу, прибыл в Страт-Хаус довольно поздно. На круглую площадку перед домом уже начали подавать кареты, и более степенные гости стали мало-помалу расходиться, спускаясь по ступенькам крыльца. Кембл, верный своему слову, действительно приодел его с большим вкусом. Даже Жан-Клод, высокомерный приказчик, заявил, что он выглядит весьма ухоженным, и попытался потрепать его по заду. Бентли лишь усмехнулся, увернувшись от его знаков внимания, и, сев в двухколесный пароконный экипаж, помчался в Ричмонд. На нем были фрак и брюки того цвета, который Кембл именовал «цветом голубых сумерек», хотя Бентли подозревал, что это всего лишь высокопарное определение синевато-черного цвета. Его жилет был из бледно-золотистого шелка, похожего цветом на хорошее шампанское, и в целом он, как ему казалось, выглядел вполне презентабельным, хотя новая сорочка чуточку жала, а в носках не оставалось места, чтобы спрятать нож. Нуда ладно. Все равно его лучше было не брать с собой, чтобы не возникло искушений.
