Конни Брокуэй - Завидная невеста
Он наклонился к ней и понизил голос.
— Вы, несомненно, слышали истории о людях, погибших потому, что их заманили русалки.
Она кивнула.
— Правда заключается в том, что большинство из них умерли от страха. Они боялись, что обречены целую вечность слушать любовные причитания.
Она расхохоталась, представив себе моряков, в ужасе разбегающихся от трогательных, изнывающих без любви русалок, слишком привлекательных, чтобы можно было устоять перед ними.
— Вы не верите мне, леди Лидия?
— Мне кажется, вы рассказываете какую-то пуританскую сказку, капитан, автор которой признается в том, что не желает больше слышать пение обольстительных морских русалок.
— Просто я хотел показать на этом примере, что те вещи, которые кажутся вам чем-то необычайным, я принимаю как нечто само собой разумеющееся. И наверное, так будет всегда.
Ей показалось, что в его взгляде появилась нежность, а она не привыкла видеть нежность в глазах мужчин, как не привыкла к тому, чтобы ее заставали врасплох. Восхищение? Удовольствие? Да. Даже желание. Но такие взгляды мог вызвать любой неодушевленный предмет: прекрасная картина, политическая карикатура, французская почтовая открытка. Нежность была более интимным чувством, направленным чаще на живые существа, чем на вещи.
Она покраснела. И опустила глаза.
— Извините меня, — сказал он, заметив, как изменилось выражение ее лица. — Я привел вас в смущение.
— Нет, — покачала она головой, — ничего подобного.
Он сочтет ее полной дурочкой, если она даже тонкий комплимент не сможет выслушать, не покраснев.
— Хотела бы я знать, какие еще вещи, которые поражают меня, могут показаться вам обычными, — сказала она. — Кроме, конечно, русалок.
— Постараюсь подумать над этим, — сказал он и добавил: — Я слышал, что леди Пиклер очень гордится ландшафтами своего парка. Не желаете ли прогуляться со мной и объяснить, что я увижу?
— Да, — ответила она сразу же.
Что с ней такое? Ей следовало для приличия хотя бы немного помедлить. Но… зачем? Зачем эта фальшь, если в его компании так легко быть такой, какая она есть?
Не найдя ответа, она стала спускаться по лестнице на газон. Он шел рядом с ней, непринужденно заложив руки за спину и соразмеряя свои широкие шаги с ее шагами.
Небо у них над головами заволокло тучами. Вокруг потемнело, как будто на землю опустились серебристые сумерки. Капли росы свисали с листьев словно хрустальные подвески, оставленные крошечными лесными нимфами, и в воздухе ощущалась влага. Влажная трава промочила тонкие кожаные подошвы ее туфелек. Но она не замечала этого.
Памятуя о правилах приличия, она остановилась на краю газона. Он взглянул на нее, потом вокруг и не смог скрыть удивления. Каждый, кого не предупредили заранее о ландшафтах леди Пиклер, бывал, как правило, ошеломлен. На десяти гектарах земли леди Пиклер удалось разместить римские развалины, лужок с овечками, греческий храм, японскую пагоду и обиталище отшельника — в комплекте с волосатым низеньким отшельником, который мрачно чистил картошку возле входа в свое логовище.
— Думаю, что в свободное от исполнения роли отшельника время он работает здесь младшим садовником, — сказала Лидия, проследив за взглядом капитана.
— Надеюсь, что это так! — воскликнул капитан.
Она искоса взглянула на него.
— Трудно представить себе, что у вас на корабле были люди, занимавшиеся исключительно чисткой картошки и выглядевшие столь же угрюмо и неприветливо.
— Были, — ответил он. — Например, мой кок. Причем он выглядел гораздо более несчастным, чем этот парень. Надо будет разыскать его и сообщить, что в высшем обществе существует спрос на эти его таланты.
Она снова рассмеялась, а он взглянул на ее лицо.
Под его взглядом ее смех замер, и она позабыла, где находится. Лидия почувствовала, как раскрываются ее губы, как вздымается и опускается грудь, и постаралась восстановить самообладание. Если она будет продолжать пялиться на него с открытым ртом, он, чего доброго, узнает в ней продавщицу, которая предлагала ему китайскую чашу.
— Долго ли вы были моряком, капитан? — спросила она, наполовину отвернувшись, чтобы взять себя в руки.
— Не так долго, как большинство мужчин, которые делают карьеру на флоте, — ответил он. — Я пришел на флот довольно поздно.
— Вот как? Сколько же вам было лет? — Она хотела знать о нем все.
— Четырнадцать.
У нее округлились глаза.
— И это считается поздно?
— Большинство корабельных гардемаринов совершают первое плавание в возрасте одиннадцати или двенадцати лет. Однако мне пришлось оставаться в Джостен-Холле до тех пор, пока не умер мой отец.
Она покачала головой.
— Вам очень не терпелось уехать?
— Очень.
— И вы снова вернетесь во флот?
Он покачал головой.
— Я вышел в отставку.
— Вы слишком молоды для того, чтобы выходить в отставку.
— Возможно, — коротко ответил он. Казалось, ему неинтересно отвечать на ее вопросы.
Это удивило Лидию.
Большинство мужчин, если их немного поощрить, обожали поговорить о себе. Но он, кажется, предпочитал сам спрашивать ее, а не рассказывать о себе.
К сожалению, она не могла рассказать ничего интересного. В ее случае необычным было то, что ее богатство и привилегии, которые оно ей обеспечивало, не были результатом какого-то действия или бездействия с ее стороны. Она ничем не заслужила своего положения. Несмотря на то что в детстве она много путешествовала, ее мир оставался очень маленьким и был весьма элитарен, когда речь шла о допуске в его члены.
А дорога, которую выбрал для себя капитан Локтон, обеспечила ему более глубокое знание жизни и более разнообразный опыт. Он водил людей в бой и принимал решения, которые имели далеко идущие последствия. Он изменял мир в целом, а не только его маленькую часть. Ей очень нравилась собственная жизнь, но его жизнь была значительно интереснее.
— А где прошло ваше детство, леди Лидия? Вы росли в Лондоне?
— Нет, — резко сказала она, но, почувствовав, что ответ прозвучал грубо, добавила: — Мои родители много путешествовали, и я вместе с ними. Пока они не погибли.
— Я вам соболезную. Расскажите о них.
Она посмотрела на него с удивлением. Всем была известна история ее родителей — от скандального начала до романтических отношений и трагического конца. Но тут она вспомнила, что он, наверное, был в море, когда они погибли.
Она не знала, с чего начать. Пресса и общество, основываясь на их не освященном церковью браке и необычайно привлекательной скитальческой жизни, называли их изгнанниками. Но она помнила о них не это. Когда она думала о своих отце и матери, ей вспоминался не скандал и не окружавший их романтический ореол.
