Бертрис Смолл - Разбитые сердца
— А при разговоре дай ей понять, что на этот раз я буду тверд в своем решении. Приходит время, когда человек должен осознать свой долг и действовать соответственно. Никто не может сказать, что я не был терпелив и снисходителен. Она ездила с Лусией в Рим, перед нею был огромный выбор молодых итальянцев королевской крови; я возил ее с собой в Толедо и Вальядолид, и на полуострове она перезнакомилась со всеми подходящими юношами. Я не возразил бы, выбери она хоть самого бедного из них, если бы только был уверен в том, что он сделает ее счастливой. Но нет! Ей втемяшилась в голову мысль о Плантагенете, которого она видела всего один раз в жизни, и то на почтительном расстоянии, и ни один другой отец не стал бы с этим считаться как я, цепляясь за самую слабую надежду. А драгоценное время уходило. Но теперь я принял решение! Решение принято, Анна, скажи ей об этом от моего имени.
Я понимала его состояние. И если бы Беренгария была более сговорчивой и позволила мне осуществить мои планы в отношении Блонделя, то в тот момент я сказала бы отцу две вещи. Во-первых, навязывать ей свою волю с его стороны несправедливо: если он намеревался когда-то сам выбрать ей мужа, ему следовало сделать это давно, когда Беренгария была ребенком. И во-вторых: говорить об Исааке Кипрском, когда в ее сознании все еще свежа мечта о Плантагенете, было бы тактической ошибкой. Я могла бы также сказать ему: «Что из того, что ей уже двадцать лет? Она прекрасна, как никогда. Нам некуда спешить». Но отец, свалив на меня это тяжкое дело, был готов отправиться в Гранью, по обыкновению думая, что все образуется. Но я смолчала, поскольку мои собственные планы были под угрозой.
Следуя обычному ходу своих мыслей, отец продолжал:
— Вот и Бланш тоже. Завтра мы поедем вместе до Гаренты, и по дороге я поговорю с нею. Она должна либо выйти замуж, либо стать монахиней. Я готов и к тому, и к другому — она свободна в выборе, но дам ей ясно понять, что с колебаниями пора кончать. Кого бы ни подхватил в конце концов Санчо, вряд ли в замке хватит места для… — Он прервался, поняв, что опять вторгся в опасную зону. Выражение его искренне озабоченного лица красноречиво говорило мне: «Вот и ты тоже, Анна. Ах, дорогая!»
— Видите ли, — поспешила я ему на помощь, — все было бы куда проще, если бы все отцы относились к своим дочерям так, как вы относитесь ко мне! Но мое будущее не должно вызывать опасений. Я, как только смогу этим заняться, начну строить дом в Апиете — небольшой дом, без всяких укреплений, ведь замок там совсем рядом. Потом стану разводить лошадей и продавать их по баснословной цене. Куплю шандал, чтобы можно было читать в постели, и одна комната в доме будет со стеклянным окном. Разобью сад. И надеюсь, сир, что, приезжая в Апиету, вы будете навещать меня и радоваться тому, как мне уютно и спокойно — и все благодаря вашей щедрости.
Как я и ожидала, мои слова доставили ему огромное удовольствие. Мы немного поговорили о моем доме, а потом снова о Беренгарии, и я пообещала передать ей все его слова. Потом он неожиданно спросил:
— Тебе, Анна, подойдет вот это? Мои пальцы стали слишком толстыми, у Беренгарии полно украшений, и Бланш оно тоже не по размеру.
Отец протянул мне кольцо с крупным, ослепительно сверкающим бриллиантом, подаренным ему королем Сицилии в знак благодарности за помощь в той, давней кампании. Камень размером с ноготь большого пальца был окружен более мелкими бриллиантами, и все это великолепие держалось в оправе из светлого кабистанского золота. Кольцо было достойным знаком королевской благодарности — ведь если бы сицилийские войска не получили отцовской поддержки, король Сицилии неминуемо потерял бы тогда трон, здесь не было никаких сомнений.
Я алчно смотрела на кольцо. Владея им, я никогда не испытывала бы нужды, что бы ни случилось с отцом, что бы ни случилось с Апиетой. В Венеции, где торговля восточными пряностями превращает мелких торговцев в принцев, или в Риме, где соревнование церковных сановников в роскоши вздувает цены до абсурдных размеров, я могла бы продать его за такую сумму, которая обеспечила бы мне безбедное существование, а точнее сказать — небывалую роскошь до конца моих дней.
Но что-то мешало мне его принять. Ведь у отца были две законные дочери и сын. Я пробормотала что-то бессвязное, выражая таким образом протест.
— Я решил быть хозяином в своей семье, — объявил он, — Анна Апиетская, дай мне руку! — Я протянула руку, и он сначала примерил кольцо на средний палец, для которого оно оказалось велико, а потом надел на большой.
Поблагодарив его, я поймала себя на о том, что, в конечном счете, лучше занимать место в уме человека, нежели в его сердце.
8
На следующее утро отец, нежно попрощавшись с Беренгарией, отправился на охоту, и мы остались в объятиях той худшей части зимы, которая наступает после Рождества, а до Пасхи было еще очень далеко. Неделями мы бережно хранили тепло, теснясь около камина, терзаемые насморком, со слезящимися глазами, окоченевшими руками и ногами, и ели невкусную, пересоленную и переперченную пищу.
В это время года даже выходить из дому в случайно выдававшийся теплый день, надежно укутавшись в меха, в теплой обуви и с полным желудком, было неприятно, потому что со всех сторон на нас смотрели оборванные, голодные люди. Ни в какое время года разница между достатком и нищетой так не бросается в глаза, как зимой. И хотя об этом, возможно, никто не догадывался, я всегда была очень чувствительна к страданиям бедняков, и в особенности увечных. Сама же я жила только благодаря милости Божией и отзывчивости короля.
Однако в этом году я не нуждалась в том, чтобы обо мне кто-то заботился, — у меня было кольцо. Я выделила некоторую сумму денег, в общем, сравнительно небольшую, и открыла маленький ларек у паперти церкви святого Николая, где каждый день, с двух до четырех, бедняки могли получить миску тушеного мяса с овощами и ломоть хлеба. Иногда, если бывало не слишком холодно или ветрено, я шла к церкви и незаметно смотрела, как раздавали еду.
Говоря по правде, я скорее стыдилась своей благотворительности, чем гордилась ею. Из всего моего богатства — и так мало! Жалкая подачка Церберу. И все же посещение ларька оказалось и занимательным, и познавательным. Как бы ни были достойны сожаления эти люди, попавшие в такие обстоятельства, это чаще всего был неунывающий, не лишенный склонности к веселью народ, и я испытывала явное, хотя, быть может, и не совсем уместное удовлетворение, глядя на то, как они набивают рты хлебом и как их озябшие пальцы обхватывают миски с тушеным мясом.
