Жюльетта Бенцони - Изгнанник (LExilé)
Ему показалось, что прошла целая вечность. Наконец, на пороге появился Меневаль.
— Будьте любезны пройти со мной.
Тремэн подошел к нему, сделал глубокий вдох и переступил опасный порог.
Глава V
Правосудие Бонапарта
Гийому показалось, что он вышел на яркое солнце. Перед ним открывалась комната со множеством высоких окон, выходящих в сад. Светило выглянуло из-за туч, и его все еще теплые лучи усилили яркость желтого цвета обоев и обивки мебели. Он был здесь, человек, совершивший чудо, гений, который силой поднял Францию из кровавых сумерек Он строил страну заново, решал, создавал, пробовал помирить противников, успокоить народ. Его слава была такой, которой не видели никогда прежде. Бонапарт стоял у стола, заваленного бумагами, поверх которых раскинулась огромная карта какого-то порта. Опустив голову, скрестив руки за спиной, нахмурившись, он рассматривал план, словно был им недоволен. Спустя мгновение он оперся на него обеими руками и продолжал изучать, не обращая никакого внимания на вошедшего. Когда Бонапарт поднял голову, он обратился к Талейрану, сидевшему в кресле:
— Поймите же! Подготовительные работы в лагере в Булони идут недостаточно быстро! Англичане этим пользуются! Вы знаете о том, что они обстреляли Гран- виль? К счастью, канонерские лодки смогли их разогнать. Надо покончить с этими пиратскими действиями, а для этого нам нужны корабли!
Неожиданно Первый консул резко повернулся к Гийому, и его серо-голубые глаза приобрели в эту секунду стальной оттенок.
— Вы, кажется, судовладелец?
— Да, господин Первый консул.
— Надо говорить: гражданин Первый консул!
— Прошу прощения. Я так и не смог привыкнуть к этому обращению, которое, впрочем, по моему скромному мнению, вам совершенно не подходит... гражданин Первый консул!
— Меня это не удивляет, потому что вы друг Талейрана. Ему это тоже не нравится, но он аристократ.
В глазах Бонапарта блеснула лукавая искорка, и он спросил:
— И как же вы предпочли бы ко мне обращаться?
Тремэн знал, что хочет услышать от него Бонапарт, но льстить он не умел. Лишь умоляющий взгляд Талейрана заставил его решиться:
— Если в будущем сбудутся пожелания, которые я слышу все чаще и чаще, то почему бы не обращаться к вам, например, «сир»?
— В самом деле? Вы полагаете, это обращение мне подойдет?
Гийом позволил себе рассмотреть этого человека маленького роста: бледное лицо с высоким лбом, мощный подбородок, очень правильные черты, коротко стриженные каштановые волосы, уже начинающие редеть на макушке, широкие плечи, благородная осанка. Он бы мог служить моделью для скульптуры римского императора. Поэтому Гийом совершенно искренне ответил:
— Да, я так считаю.
Бонапарт отошел от стола, снова сплел руки за спиной и принялся мерить шагами очаровательный старинный ковер, покрывавший пол его кабинета. Он прошелся так несколько раз, потом резко остановился перед Тремэном и смерил его взглядом с ног до головы.
— Странные слова для роялиста.
— Я никогда не был роялистом в полном смысле этого слова. То есть я никогда не испытывал большой любви к королям.
— Вы революционер?
— Ни в коем случае. Возможно, вы поймете меня лучше, если я скажу, что родился в Новой Франции и видел, как она погибала. И я ненавидел с одинаковой силой и Людовика XV, который нас бросил, и короля Англии, который нас порабощал. Честно говоря, я желаю лишь мира и величия моей страны, каков бы ни был режим правления. А величие приносите ей вы, господин Первый консул.
— Но ваша семья придерживается роялистских взглядов?
— Моя жена, Аньес де Нервиль, была страстной роялисткой. Она заплатила за это своей жизнью. Мои сыновья слишком молоды, чтобы иметь четкие политические взгляды. Что касается моей дочери, она любит человека, а не принца крови.
— Вы хотите сказать, что она любила бы его, будь он простым рыбаком или бог знает кем еще?
— Вне всякого сомнения. Она никогда не хитрила и всегда жила сердцем. Допускаю, что поначалу, когда мальчик из Тампля нашел у нас убежище, ореол столь трагической судьбы мог повлиять на ее живое и пылкое воображение. Но взаимная симпатия маленькой девочки и маленького мальчика была очевидной с их первой встречи. А теперь она любит его, как любят в шестнадцать лет. Так любит Элизабет Тремэн. Она отдаст жизнь за свою любовь.
— В этом возрасте все очень отважны, смелы и самоуверенны. К счастью, это проходит.
Раздался ленивый голос Талейрана:
— Этого не произойдет, если оставить ее в тюрьме! Благородные по рождению души становятся еще крепче в испытаниях, если к ним примешивается капелька героизма. Женщине труднее забыть мужчину, из-за которого она страдала. Это еще более верно, если речь идет о молодой девушке. Ее любовник превращается для нее в рыцаря. Она будет надеяться на то, что он вернется и принесет ей счастье и свободу.
По дороге в Сен-Клу Талейрану удалось убедить Тремэна ни в коем случае не упоминать о бракосочетании Элизабет и Луи Шарля. Бонапарта, возможно, удастся убедить отпустить девушку-подростка, убежавшую из дома и потерявшую голову из-за прекрасного принца. Но он дважды подумает перед тем, как отпустить на волю супругу того, кто может стать для него угрозой, соперником. Молодость принца и легенды, окружающие его имя, делают его опасным для Первого консула. Но теперь Гийом почувствовал, как при слове «любовник» его дубленую кожу заливает румянец, словно Талейран оскорбил чистоту его дочери.
После слов дипломата воцарилась тишина. Бонапарт размышлял. Он нашел среди беспорядка на своем столе золотую табакерку, взял щепотку табака, втянул носом, рассыпав часть на зеленый мундир с красными обшлагами, надетый поверх довольно длинного голубого жилета. Странно, но это сочетание цветов ему шло. Ансамбль завершали черные короткие панталоны и черные шелковые чулки. С наслаждением понюхав табак, Бонапарт вернулся к Гийому.
— Я верну вам эту юную безумицу, господин Тремэн.
— Как мне выразить вам мою признательность, господин Первый консул? — прошептал взволнованный Гийом.
— Не старайтесь сделать это сейчас. Я освобождаю ее, но у меня есть условия. Что вы планируете делать в ближайшее время? Полагаю, вы намереваетесь отвезти дочь домой?
— Разумеется! — без колебаний подтвердил Гийом, оставляя на потом рассмотрение этой проблемы. — Мы вернемся к себе, в Сен-Ва-ла-Уг.
— Трагические и прекрасные воспоминания в истории флота! Местное население их хранит?
— Конечно, мы не можем этого забыть! Образ господина де Турвиля и его кораблей, расстрелянных англичанами, не так просто стереть из памяти.
— Я твердо намерен заставить его заплатить за это! А теперь слушайте, каковы мои условия: вы ответите передо мной за дальнейшее поведение вашей дочери своей собственной свободой и всем вашим имуществом.
Тремэн вздрогнул и в душе поблагодарил свой густой загар за то, что теперь тот скрыл его бледность.
— Моим имуществом?
— Да. Мне сказали, что вы человек богатый, и я не хочу, чтобы этим богатством воспользовался высокомерный юнец, которого к нам послали англичане. Никакой помощи, вы поняли? Никакой! И никакого приюта в том случае, если, желая по той или иной причине увидеть вас или вашу дочь, или вас обоих, бывший дофин попросит у вас убежища. Вы должны дать мне слово... Но не думайте, что вы можете этим пренебречь, потому что живете на окраине Франции. Я всегда узнаю то, что хочу знать, и буду за вами присматривать!
Голос с легчайшим корсиканским акцентом как будто вбивал слова в голову Гийома, чтобы он их лучше запомнил. Тот догадывался, что грядущие дни едва ли будут для него простыми, но он был готов на все, лишь бы спасти Элизабет, которая — это он знал по опыту — с трудом поддавалась на уговоры. Взгляд Тремэна встретился со взглядом этого молодого орла, который явно не собирался усмирять свой инстинкт хищника.
— Я даю вам слово... гражданин Первый консул!
Гийом сделал ударение на ненавистном обращении.
Бонапарт это услышал, нахмурился, возможно, уже жалея о своей снисходительности, но он уже обещал, что освободит Элизабет, и это было сказано при свидетеле. Талейран, который как будто совершенно не интересовался разговором, обводил кончиком трости контур одного из цветов на ковре.
— Хорошо! Вы должны уехать сегодня же вечером! Но поймите меня правильно: это не ссылка, и вы можете вернуться в Париж, чтобы заниматься вашими делами.
Потом чуть громче Бонапарт позвал секретаря:
— Меневаль! — Тот появился мгновенно. — Посмотрите, приехал ли Верховный судья Ренье! Я вызывал его на этот час.
Спустя несколько минут Меневаль вводил в кабинет мужчину с торжественным выражением лица. Луч солнца осветил его фигуру. Этот пожилой мужчина коротко, «под ежик», стриг свои поседевшие волосы спереди, а сзади собирал их в «конский хвост» по старинной моде. И такая прическа была сама по себе декларацией. Обменявшись с ним приветствиями, Бонапарт сообщил Верховному судье, что дочь присутствующего в кабинете господина Тремэна была только что по ошибке арестована и препровождена в Тампль. Поэтому для Первого консула, который успел нацарапать своей рукой приказ об освобождении, было очень важно, чтобы Верховный судья исполнил его сразу же по возвращении в Париж.
