Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла
— Разумеется, — не очень вежливо парировала Анна, — вы можете себе это позволить, после того, как поручили все состояние семьи Корфов какому-то самозванцу…
— Опомнись! — не без гнева оборвала ее Сычиха и на минуту замолчала, по-видимому пытаясь подавить вспыхнувшее, греховное раздражение. — Ты не смеешь, никто не смеет покрывать недоверием право моего ребенка быть признанным тем, кем он является от рождения. Мальчик и так настрадался за все те годы, что был лишен своих настоящих родителей.
— Но откуда вы можете знать, — Анна умоляюще взглянула на Сычиху, — что человек, пришедший к вам и назвавшийся его именем, действительно тот, за кого он себя выдает? Ведь бумаги могут быть подделаны, а свидетельства куплены!
— Не богохульствуй в святом доме, Настенька, — нахмурилась Сычиха. — Мне бумаги не указ. Сердце материнское не обманешь — так лишь сын может смотреть на мать. Сын, которого она бросила, но который не забыл, не проклял ее и сохранил как самую дорогую память крестик нательный, что я велела барону повесить ребенку нашему на шею после рождения.
— А еще какие приметы есть для того? — спросила Анна.
— Да какие могут быть приметы, если я сына после рождения даже не видела, — вздохнула Сычиха. — Всем сказалась, что еду заграницу на воды, а сама в Заозерном скрывалась, где у моей матушки свое имение было, да давно заброшенным стояло. Мне во всем и при родах одна повитуха помогала, ее Петенька нанял. Он же и мальчика с собой забрал, а мне сказал, что отвез его к старым знакомым, у кого детей не было, и они рады стали такому нечаянному прибавлению. И сына он на их имя записал, но обещал мне, что, как только тот вырастет, разыщет его и все ему откроет. А пока все время деньги пересылал, чтобы ни приемные родители его, ни он сам ни в чем не нуждались. А мне даже слова не сказал, кто они и где, — все боялся, что я разыскивать мальчика стану: и ему жизнь порушу, и Володе. Он ведь еще маленький был, мог озлобиться, если бы узнал про нас с ним…
— Но он и так подозревал вас! — с горечью промолвила Анна. — Вспомните историю с медальоном!
— Владимир обвинял меня в смерти сестры, — покачала головой Сычиха, — и в том, что я, воспользовавшись болезнью Наташи, попыталась отнять у нее мужа, а потом хотела устранить ее со своего пути. Но он ошибался… Все было иначе. Моя сестра училась в Смольном и на одном из балов в Петербурге по рекомендации познакомилась с бароном Корфом, который был старше ее, заслуженный воин с орденами и звучным именем. Иван тогда уже много повидал на своем веку, но на брак долго не мог решиться — петербургские красавицы его не прельщали, он считал их слишком усердными искательницами счастья в чужих кошельках и к тому же — пустыми и часто бессердечными. А сестра, которая всегда отличалась скромностью и тихим нравом, приглянулась ему. С ней, ему показалось, он может рассчитывать на спокойную семейную жизнь.
— Иван Иванович говорил мне, что женился по любви, — позволила себе усомниться в ее словах Анна.
— А что он еще мог сказать? — прошептала Сычиха, и Анне показалось, что в уголках ее глаз блеснули слезы. — Твой опекун всегда отличался характером сдержанным, он не был склонен к романтическому и искреннее полагал, что любовь — это содружество в семье. Это размеренный и благополучный быт, который позволял бы ему предаваться любимым занятиям — чтению исторических трактатов и философским беседам. И Наташа была как раз тем самым рычагом, который мог привести его жизнь в равновесие. И, так оно и было бы, если бы…
— Если бы он не встретил вас? — поняла Анна.
— Да, — кивнула Сычиха. — Это стало и самым большим откровением для него, и самой великой радостью…
— И самым страшным испытанием, — добавила Анна.
— Увы, — заметно побледнела Сычиха. — Все случилось в тот год, когда после помолвки, которая состоялась в Петербурге, они приехали с сестрой к моим родителям, безвыездно жившим в имении отца в Белозерском. Это был наш дом, и я еще не покидала его. Родители не захотели лишаться обеих дочерей, и отправили в Петербург только старшую, я же всегда оставалась с ними и росла замкнуто, зная только родных да еще соседей по уезду, которые иногда собирались к нам по праздникам. О женихе сестры все мы были только наслышаны, я искреннее радовалась за ее счастье и мечтала когда-нибудь вот так же покинуть отчий дом в обществе блестящего офицера, который полюбит меня и сделает мою жизнь сказочно прекрасной. Наверное, так бы оно и случилось, если бы я не увидела его, не услышала его голос. Едва он вошел в комнату вместе с Наташей, и в тот миг все перевернулось в моей душе. И мне открылось, что я люблю, и что в будущем чувство это сделает меня несчастной. Ибо я поняла, что жених сестры испытывает его точно так же, как и я. Но Иван был глубоко порядочным человеком, он не мог нарушить данную сестре клятву, и вскоре они поженились и уехали вместе в Двугорское.
— Все, что вы говорите, так странно и так непохоже на барона, — растерянно промолвила Анна.
— Полагаю, он и сам не был готов к тому, что умеет любить, — снова вздохнула Сычиха. — И это сильное и мужественное сердце оказалось неготовым к столь тяжелому и продолжительному испытанию. Разумеется, он старательно скрывал свое чувство, но как-то, когда я уже жила в вашем имении, ухаживая за сестрой, она сказала мне, что подозревает в его душе сердечную рану и уверена, что не она ее нанесла. Иван ведь тогда и театром увлекся, чтобы найти выход страсти, что сжигала его, с каждым годом становясь все сильнее и мучительнее.
Теперь пришло время побледнеть и Анне — она вспомнила, как ее поражала та проницательность, демонстрируя которую, барон Корф раскрывал перед ней и другими актерами своей труппы душевные переживания героев классических пьес. Конечно, репетируя, ему удавалось помочь артистам проникнуть и в тайны исторических событий, многие из которых служили основами сюжетов, но более всего он бывал убедителен, рассказывая о тонкостях переживаний влюбленных, чьи отношения по закону жанра всегда подвергались гонениям противников и после краткого мига счастья приводили их к гибели — возвышенной, но неизбежно трагической.
Анна однажды как-то спросила об этом у своего опекуна — почему? Неужели настоящая любовь не может быть счастливой? И он после паузы, показавшейся ей вечностью, ответил: «Определенно — да, ибо великие страсти притягивают к себе великие переживания, которым нет места в обычной жизни, а значит — и для тех, кто просто хочет быть счастливым и жить как все». Анна запомнила эти слова, но тогда решила, что Иван Иванович лишь предупреждает ее, прекрасно осознавая подоплеку ее отношений с Владимиром и желая, по-видимому, уберечь от возможных в будущем ошибок. Ошибок, которых как только сейчас она поняла, он и сам не избежал.
— Тяжелее всего, — продолжала тем временем Сычиха, — нам стало после того, как я вынуждена была перебраться в Двугорское, чтобы помочь сестре справиться с болезнью. Теперь мы каждый день, каждый час и миг находились рядом, и порой эта близость становилась опасной, а терзания наших душ невыносимыми. И Владимир, от рождения такой тонкий и ранимый мальчик, который позже, подобно отцу научился скрывать нежность сердца за внешней суровостью, — он еще ничего не понимал, но чувствовал эти душевные волнения отца. И, много времени проводя с матерью, Володя стал проявлять к Ивану неуважение, в котором сквозило и сомнение, и обида, которые вскоре перекинулись и на меня.
— Но неужели сестра ваша так ни о чем и не догадывалась? — Анна посмотрела прямо в лицо своей собеседнице, но та лишь смиренно опустила глаза.
— Даже если и догадывалась, то никогда ни мне, ни ему о том виду не подавала, — промолвила Сычиха. — Быть может, она считала разумным, что двое самых близких ей людей находят утешение своему горю (я думаю, под этим она подразумевала убивавшую ее болезнь) в обществе друг друга и совместном переживании о том. Но настоящим горем для нас была невозможность реализовать свое чувство, которое родилось значительно раньше, и ее болезнь не помогала нам сблизиться, а, наоборот, препятствовала, ибо невольное ощущение вины в равной мере какое-то время владело нами обоими. Я не могу бросить ее, сказал мне однажды Иван, она больна и нуждается в моей помощи. А меня повсюду преследовали глаза маленького Володи, который ревновал барона ко всему, что отнимало отца у матери и, как ему казалось, и у него самого.
— Да для чего же она — такая любовь! — в сердцах сказала Анна и осеклась: Сычиха подняла голову и посмотрела на нее мрачно и истово.
— Только Господь знает это, мы же должны принимать то, что он дает нам с покорностью и благодарностью за все: и за миг блаженства, и за час испытания… И я ни о чем не жалею! Ибо при жизни сестры не переступила той черты, за которой пропасть проклятых. Никто не обманывал ее, пока она была жива. Мы оба с Иваном мучились, но терпеливо несли этот крест. О, если бы ты только понимала, что значит взглянуть в глаза любимого, увидеть в них все то счастье, что могла бы испытать твоя душа и твое тело, и не сметь желать сделать этого! Когда вся жизнь твоя становится лишь игрой воображения, а чувства питаются не реальным прикосновением, а эфемерными флюидами, которые нельзя продлить, ибо их миг краток и неосязаем. Это самая страшная из пыток и самая невыносимая боль…
