Александр Дюма - Сальватор
И он поведал мне ужасную историю, сир: сначала он обокрал самого себя, чтобы подозрения пали на моего отца, который в тот день, будучи замешан в заговоре против вашего брата, оказался вынужден бежать.
Затем этот человек совершил преступление, настоящее преступление, сир!..
— Как вы можете все это мне говорить, сударь, если узнали это на исповеди и, значит, обязаны молчать?
— Позвольте мне договорить, сир… Говорю, заверяю, клянусь, что я не введу вас в грех. Я один рискую погубить свою душу… или, вернее, — Господи Боже мой! — уже погубил! — прибавил он, подняв глаза к небу.
— Продолжайте, — разрешил король.
— Жерар Тардье мне рассказал, как, уступая уговорам своей сожительницы, он решил отделаться от двух своих племянников. Разумеется, такое решение далось ему не без колебаний, борьбы, угрызений совести. И все же он пошел на это… Двое соучастников распределили роли: он взял на себя мальчика, она — девочку. Он преуспел, бросив племянника в пруд и добивая веслом всякий раз, как мальчик появлялся на поверхности…
— Как ужасно то, что вы мне рассказываете!
— Да, сир, я знаю, это ужасно.
— И вы обязаны представить мне доказательства своих заявлений.
— Я представлю вам доказательства, сир. Итак, женщине убить девочку не удалось. В ту минуту как она была готова прирезать несчастную крошку, на крики примчался пес, сорвавшийся с цепи, разбил окно, вцепился женщине в горло и задушил ее. Обливаясь кровью, девочка бежала…
— Она жива? — спросил король.
— Не знаю. Ваша полиция ее похитила, дабы убрать свидетеля невиновности моего отца.
— Сударь, даю вам слово дворянина, что виновные будут сурово наказаны… Но доказательства, доказательства!
— Вот они, — сказал монах, вынимая из кармана связку бумаг.
Он с поклоном передал королю свиток, на котором было написано:
«Это моя полная исповедь перед Богом и людьми; при необходимости она может быть предана гласности после моей смерти.
Подписано: Жерар Тардье».— Как давно у вас эта бумага? — поинтересовался король.
— Она была при мне все время, сир, — ответил монах. — Убийца отдал ее мне, думая, что скоро умрет.
— И, имея эту бумагу, вы ничего не сказали, не представили ее судьям, не дали ее мне?
— Ваше величество! Разве вы не видите, что здесь написано: исповедь преступника могла быть предана гласности лишь после его смерти.
— Он, стало быть, умер?
— Да, сир, — кивнул монах.
— Давно?
— Три четверти часа назад; именно столько времени мне понадобилось, чтобы добраться из Ванвра в Сен-Клу.
— Должно быть, самому Господу стало угодно, чтобы негодяй умер вовремя.
— Да, я думаю, что Господу была угодна его смерть, сир… Однако, — продолжал монах, опускаясь на одно колено, — я знаю человека столь же ничтожного, еще большего негодяя, чем этот.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил король.
— Я хочу сказать, что господин Жерар умер не своей смертью, сир.
— Он покончил с собой? — воскликнул король.
— Нет, сир, он был убит!
— Убит?! — вскричал король, и вдруг его словно озарило. — Кто же его убил?
Монах вынул из-за пазухи нож, которым он убил г-на Жерара, и положил его к ногам короля.
Нож был в крови.
Рука монаха тоже была в крови.
— О! — вскрикнул король и отпрянул. — Значит, убийца — это…
Он не решался договорить.
— Это я, сир, — склонил голову монах. — Это был единственный способ спасти честь и голову моего отца. Эшафот уже стоит, сир. Прикажите, и я взойду на него.
На мгновение воцарилось молчание. Монах стоял все так же, не поднимая головы в ожидании приговора.
Но, к величайшему удивлению аббата Доминика, король, отступивший при виде окровавленного кинжала, смягчился; не приближаясь к монаху, он произнес:
— Встаньте, сударь. Вы совершили, без сомнения, ужасное, отвратительное преступление. Однако оно вполне объяснимо, если даже и непростительно, ведь вы действовали из преданности отцу: это сыновняя любовь вложила вам в руки нож, и, хотя никому не дано право мстить за себя самому, закон все учтет, мне же нечего сказать, я ничего не могу сделать до тех пор, пока вам не будет вынесен приговор.
— А как же мой отец, сир? Мой отец?! — вскричал молодой человек.
— Это другое дело.
Король позвонил, на пороге появился придверник.
— Передайте господину префекту полиции и господину хранителю печатей, что я жду их здесь.
Монах по-прежнему стоял на одном колене, несмотря на разрешение короля подняться.
— Да встаньте же, сударь! — повторил Карл X.
Монах повиновался, но был очень слаб, и ему пришлось опереться на стол, чтобы не упасть.
— Садитесь, сударь, — пригласил его король.
— Сир!.. — пролепетал монах.
— Я вижу, вы ждете приказа. Итак, приказываю вам сесть.
Монах почти без чувств упал в кресло.
В эту минуту префект полиции и министр юстиции явились по королевскому приказу.
— Господа! — весело проговорил король. — Я был прав, когда говорил вам, что приход лица, о котором мне доложили, может изменить ход событий.
— Что хочет сказать ваше величество? — спросил министр юстиции.
— Я хочу сказать, что был совершенно прав, когда уверял, что к осадному положению придется прибегнуть лишь в самом крайнем случае. Благодарение Богу, мы до этого не дошли!
Он повернулся к префекту полиции:
— Вы мне сказали, сударь, что если похороны Манюэля будут проходить не в один день с казнью господина Сарранти, вы сумеете справиться с ситуацией без единого выстрела.
— Да, сир.
— Вы можете не опасаться осложнений. С этой минуты господин Сарранти свободен. У меня в руках доказательства его невиновности.
— Но… — ошеломленно начал префект.
— Вы возьмете с собой в карету вот этого господина, — сказал король, указав на брата Доминика, — поедете с ним в Консьержери, и там немедленно освободите господина Сарранти. Повторяю вам, что он невиновен, а я не хочу, чтобы невинный оставался хоть на минуту под замком с того момента, как его невиновность доказана.
— О сир! Сир! — благодарно воскликнул монах, протягивая к королю руки.
— Ступайте, сударь, — приказал Карл X префекту, — и не теряйте ни минуты.
Король повернулся к монаху:
— Я вам даю неделю на то, чтобы вы оправились после нелегкого путешествия. Затем вы сдадитесь властям.
— О да, сир! — воскликнул монах. — Должен ли я вам поклясться?
— Я не прошу от вас никакой клятвы, мне довольно вашего слова. Идите, сударь, — продолжал король, обращаясь к префекту, — и пусть моя воля будет исполнена.
