Ольга Лебедева - Игры кавалеров
— Наследства? — озадаченно молвила Татьяна. — Какое же наследство? Мой папенька геройски погиб на поле брани, и после него мне осталась лишь Ларионовка. О чем вы говорите, Евгений?
— Я говорю о князе Мещерском, — тихо ответил Оленин. — Известном богаче, размеры состояния которого до сих пор неизвестны никому, кроме, пожалуй, самого государя Александра.
— Какое касательство имеет покойный князь ко мне? Ко всем нам, наконец? — недоумевала девушка.
— Ко всем нам — пожалуй, никакого, — покачал головою Оленин. После чего пристально посмотрел на Татьяну. — Это дело имеет касательство только к вам, сударыня.
— Какое же? — уже окончательно ничего не понимая, прошептала Татьяна.
— Вы, сударыня — его единственная законная наследница, — вновь ужасно побледнев, медленно выговорил Оленин.
— Что-о-о?
Рассказ Оленина занял более получаса. Все это время молодого человека то бросало в краску, то на его лицо возвращалась бледность. Когда же он завершил свое повествование, настала тишина.
По лицу Татьяны было видно, что она до сих пор не может прийти в себя от невероятного известия. Изредка она оглядывалась в поисках поддержки на Ольгу, и тогда подруга ободряюще кивала и улыбалась наследнице баснословного состояния. Тогда она смотрела на Оленина, и молодой человек не знал, куда девать глаза. Зато на ее устах порою оживала странная, грустная улыбка, и она была адресована, без сомнения, несчастному Евгению.
— Господа, — наконец произнесла Татьяна, медленно обводя взором молодых людей. — Оленька, друг мой. Это правда? Вы не шутите?
— Ну, раз он говорит… — протянул Владимир, указывая на Оленина.
— Увы, сударыня, — срывающимся голосом пробормотал молодой человек. — Это чистая правда. Разумеется, дело еще за документами, и многое необходимо уточнять и сверять, но я уверен, мой дядя на верном пути. Если эта старая ищейка взяла след, ее уже не собьешь с него даже из пушки.
— Но коли так… если это правда, отчего же вы… так печальны?
Девушка смотрела на него во все глаза, желая ответа. Ольга с Владимиром уже совсем было собрались на цыпочках покинуть комнату, дабы оставить молодых людей одних, как уже минутой раньше поступила проницательная Марья Степановна, сославшись на какую-то нужду по хозяйству. Но Евгений их опередил.
— Все дело в этом наследстве. В этих проклятых деньгах, — признался он. — Не будь их, я бы еще мог… словом, я бы хотел надеяться.
— Что же мешает вам теперь? — воскликнула девушка, от которой вовсе не ускользнуло то, какие пламенные и страстные взоры, всегда украдкой, бросал на нее молодой человек. Девушка всегда знает о том, кто неровно дышит в ее сторону — такова уж ее женская природа. И если она не подает виду, что замечает неуклюжие знаки внимания или робкие воздыхания за ее спиною, это еще тоже ровным счетом не значит ничего!
Татьяна смотрела на Евгения задумчиво, точно видела его впервые.
— Теперь я ничем не буду отличаться от графа Орлова, — грустно сказал Оленин. — Вы богаты, баснословно богаты. И всякий, глядя на вас, будет казаться вам прежде всего исполненным алчности, желающим заполучить ваши деньги. А я… я…
Голос изменил ему. Оленин махнул рукою и со всех ног бросился из комнаты. Слышно было, как он выбежал на двор, и неподалеку тревожно залаяла собака, учуявшая незнакомца, шагавшего по имению, куда глаза глядят.
Татьяна не раздумывала долго. Легко, как юная девочка, она кинулась вслед за ним. На ходу сорвала с крючка в сенях первую попавшуюся шубу и тоже выбежала на двор.
— Евгений! Евгений, остановитесь, прошу вас!
Скрип на снегу стих, а затем медленные неуверенные шаги раздались совсем рядом.
— Мне нужно сказать вам что-то очень важное.
Она сбежала с крыльца и тут же очутилась в его объятиях.
— Таня…
— Евгений…
Он осыпал ее руки поцелуями, обнимал плечи, прижимал к себе, стараясь согреть, защитить от этого странного, жестокого мира, где любовь зачастую оборачивается алчностью, а благородство стоит выше личного счастья.
— Я должна открыть вам тайну, Евгений, — шептала она. — Вы должны знать… этого я еще никому не говорила… даже Ольге. Дело в том, что…
Прошло еще несколько минут, прежде чем до молодого человека дошел смысл ее слов. Он недоверчиво заглянул ей в радостные, лучистые от счастья глаза и прошептал:
— Это правда? Вы не смеетесь надо мною?
— Да нет же, нет, дурачок, — ласково улыбалась она ему. — Этого и вправду не знает никто из моих друзей. Я — не родная дочь майора Ларионова, а приемная. Падчерица, понимаете?
— Это… действительно так? — вновь переспросил Оленин, не веря своему счастью.
— Да… да… — шептала она в ответ. — Мои родители погибли еще молодыми, при пожаре, и меня взял на воспитание наш сосед, майор Ларионов, в высшей степени достойный человек. Мне не было в ту пору еще и трех лет. В моем кабинете в имении, в бюро, самом нижнем ящике слева хранятся документы, свидетельствующие о моем рождении. Я взяла фамилию своего приемного отца и считаю его своим батюшкой. Потому что истинного… настоящего отца я совсем не помню.
Она еще что-то говорила, а молодой человек обнимал ее, шептал что-то ласковое, успокаивающее, и неустанно повторял:
— Господи… господи, какое счастье!
В дом они вернулись, держась за руки. Сели рядышком у самовара, на глазах изумленных Ольги с Владимиром и улыбающейся Марьи Степановны. Оба молчали, но их глаза светились такою радостью, что сами они словно сияли.
— Договорились, — шепнул невесте на ушко Владимир. — Все ж таки с милым рай — не только в шалаше! А что я тебе говорил?
Ольга выслушала его и покачала головой. Нет, тут что-то было иное.
— Думаю, нас с тобою, Володенька, ожидает еще какая-то новость, — уже не таясь, вслух ответила она жениху. — И ручаюсь, она может оказаться еще похлеще капиталов князя Мещерского. Если только я не ошибаюсь в твоем товарище. А за эти три денька, мне кажется, я узнала его неплохо.
И шутливо щелкнула жениха по носу.
А Оленин с Татьяною по-прежнему, как зачарованные, не сводили друг с друга глаз и не разнимали рук. Так что казалось, они только что наконец-то встретились и обрели друг друга после долгой, невероятно долгой и трудной разлуки.
14. ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА
Через полторы недели Оленин уже был в Москве.
Об Орлове не было ни слуху, ни духу. В засаду, расставленную Марьей Степановной, он так и не попал, и, по всему видать, скрылся за границей.
Купеческая столица России встретила Евгения шумными ярмарками, балаганными зазывалами и кострами, подле которых грели самовары прямо на снегу — Москва оживала после прошлогоднего пожара, отстраивалась, шумела. Таким же оживленным и шумным показался Евгению его дядюшка, которого молодой человек навестил первым делом. Однако по мере рассказа своего племянника лицо старого архивного крота то темнело, то напротив просветлялось.
