Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста
Княгиня Анна, поддерживаемая под руки прислужницами, слезла с нарт и поклонилась государыне. Марья поняла, что княгиня ждала встречи с ней. Старухе было любопытно увидеть невесту Белого царя, сосланную за непонятную провинность. Княгиня говорила по-русски, правда, выговаривала слова непривычно для уха. Князец Михаил понимал русскую речь, но говорить либо не мог, либо ленился, а вот Дмитрий говорил как прирожденный русский и все время норовил встрять в разговор старших. Княгиня Анна прикрикнула на внука:
– Молчи, Митька! Ступай играть с девками!
Молодой князец покорно отошел к нартам, на которых восседали отцовские жены и прислужницы. Вскоре оттуда донеслись звуки возни, сопение и приглушенный женский смех. Казаки загоготали, показывая рукавицами на женские нарты. Только князец Михаил сидел недвижимо, даже головы не повернул, чтобы посмотреть, как тешится сын с его женками. Княгиня Анна пригласила гостей пожаловать в ее юрту. Большая юрта напоминала роскошный шатер. Вряд ли у персидского шаха или турецкого султана имелось столько драгоценных мехов, сколько было небрежно брошено на пол. Повсюду свисали занавесы из равдуги и полотнища, расшитые яркими узорами. Пощупав полотно, тетка недоуменно спросила княгиню, что за ткань, и получила ответ, что она соткана из крапивы.
Ни стола, ни лавок в юрте не было. Гостей усадили на шкуры. Марья почувствовала, как у нее затекают ноги. Дядя Александр и тетка тоже маялись, а вот Петр Албычев и Черкас Рукин привыкли сидеть, поджав ноги. Внесли серебряные блюда персидской чеканки с грудами вареной оленины. На других блюдах лежала мороженная осетрина, наструганная тонкой прозрачной стружкой. В доме княгини употребляли ржаную муку, что было редкостью для здешних мест. Из муки пекли лепешки с топленым молоком и сметаной. Прислужницы принесли кумыс в серебряных чашах и херес, который черпали из дубового бочонка с выжженными на пузатом боку латинскими литерами. Князец Михаил знал толк в иноземных винах. Ему подливали чарку за чаркой, пока он не захмелел. Княгиня, привыкшая к слабостям сына, зорко наблюдала за тем, как он пьянеет, и едва Михаил сомкнул очи, крикнула слугам, чтобы они унесли князца почивать. Внуку она велела идти к девкам, и он с удовольствием покинул пиршество.
Оставшись наедине с гостями, княгиня завела разговор о походе на тунгусов. Черкас Рукин с улыбкой предложил ей отправить в поход внука.
– Митьку? Что ты, что ты! – замахала руками княгиня. – Куда ему? Он совсем дите!
– Испортишь внука, если будешь держать у своего подола. Ось он якой упитанный! Еле в юрту пролезает.
– Нет, нет! Куда ему воевать. Пусть дома сидит.
Петр Албычев не был настроен шутить, подобно товарищу. Он без обиняков высказал княгине свое недовольство:
– Твои люди худо вооружены и одеты. Прикажи дать им теплые малицы, иначе они померзнут в платье на рыбьем меху.
– За теплым платьем дело не станет, а оружия совсем нет, – отвечала Анна.
– Не лукавь, княгиня! Всем ведомо, что у тебя в Кодском городке ратной сбруи больше, чем в Тобольске.
– Осталось мала-мала от мужа, но оружие надобно, чтобы держать в смирении Ур ех.
Заметив недоумение на лице Марьи, сын боярский разъяснил:
– Так остяки называют самоедов.
– Да, да! – кивнула княгиня. – Мы Хурун ех, люди городов, а они – Ур ех, то есть дикие люди. Они нам не ровня! Когда мы приезжаем в тундру для торговли, дикие люди должны кланяться нам в землю и не смеют глядеть на нас, пока им не позволят. Входя в их нечистые чумы, мы приказываем подстилать нам под ноги оленьи шкуры. Мы не притрагиваемся к их платью, а если берем в руки их вещи, то прежде окуриваем их бобровою струей, чтобы очистить от скверного.
Нижнее Приобье было местом ожесточенных стычек между остяками и самоедами. Граница между ними проходила верстах в тридцати от Обдорского городка. Остяки вытеснили самоедов к большому сору Вангада и перебили их всех до единого. Потом отсеченные головы побежденных были отнесены к ручью Хоронэуподы и насажены на колья. Самоеды были вынуждены признать владычество остяков и при заключении вечного мира выбрали из своей среды одного сородича и принесли его в жертву. Сваренное тело положили в деревянное корыто и поднесли его победителям. Но сейчас положение изменилось. Самоеды сумели объединиться и забыли о покорности.
– С недавней поры Ур ех дерзают нападать на своих господ! – сетовала княгиня.
– А ты больше держи их в железах и томи работой! – проворчал сын боярский. – Сколько у тебя рабов-самоедов в Кодском городке?
– Иначе нельзя обращаться с Ур ех, дикими людьми, пожирателями сырой оленины, – убежденно сказала княгиня Анна.
Женщины устроились на ночь в юрте. Княгиня уступила государыне свою мягкую постель за равдужной занавеской, а сама легла рядом. В темноте мерцали красноватыми отблесками угли костра, разведенного на камнях в центре юрты. Старуха прислужница следила за тем, чтобы костер не погас и дым поднимался вверх к отверстию в середине натянутого на жерди потолка. Старуха ворошила угли и монотонно напевала по-остяцки. Марья спросила княгиню, о чем она поет?
– Однако это старинные сказания о нашем народе Хурун ех – людях городов. О том, как они брали Соровый городок у Белогорской горы. У наших врагов был волшебный пояс, который предупреждал их о нападении. Предводитель Хурун ех – хурун урт – очень хотел завладеть волшебным поясом. Однажды пояс попал в его руки. Он улегся на пояс и спрашивает: «Кто теперь сможет у меня пояс отнять?» Смотрит, а пояс уже на лиственнице висит. Стал дерево пилить, а из нее кровь пошла…
Марья поежилась, представив себе лиственницу, сочащуюся кровью, и попросила рассказать другую былину. Княгиня крикнула что-то старухе, та послушно запела о другом. Княгиня перевела в нескольких словах. Жил на Нижней Оби богатырь по прозванию Лонха лал’ ас вусты хуй, что значило «На лыжах незастывшую Обь переходящий человек». Прозвище ему дали за чудесную способность бегать на лыжах так быстро, что вода была для него, словно твердый наст. Решил он отобрать у самоеда Сос-Торума невесту, косатую красавицу, дочь старика Размашистой руки. В жарком поединке богатырь отрубил самоеду ноги по колено. Безногий самоед вырвался из свадебного полога, обернувшись горностаем. Остяцкий богатырь бросился за ним в погоню и всякий раз, когда настигал горностая, отсекал часть его туловища. От зверька осталась одна самоедская голова, которая скатилась в кровавую реку. Избегнув меча остяцкого богатыря, голова самоеда взмолилась: «Пусть люди самоедской земли принесут сюда в качестве кровавой жертвы хвостатых и шерстистых собак. Ты же не говори в чуме, наполненном женами, что тебе удалось содрать с богатыря Сос-Торума его головную кожу».
