Елена Арсеньева - Русская любовь Дюма
Неотрывно глядя в глаза друг другу, не замечая других игроков, они загнули по два угла карты. И засмеялись, как дети, когда проиграли. Конечно, это была просто случайность, подумала Лидия, снова улыбаясь незнакомцу и загибая по его примеру четыре угла…
Спустя минуту обе карты – ее и незнакомца – были убиты!
– Ах, дьявол! – беспечно воскликнул мужчина необыкновенно приятным бархатным голосом. – Ну, еще одна трентильва, синьор Монти!
Крупье благосклонно кивнул.
– Трентильва! – эхом отозвалась Лидия, раскрывая ридикюль… и замирая, потому что он оказался пуст.
Как так? Она проиграла все деньги?! Каким образом?! Как?!
Лидия помертвела.
– Извините, мадам, – проговорил крупье, – вы ставите?
– Пока нет, – глухо отозвалась Лидия. – Мину… минуточку…
Лидия как во сне смотрела на груду золота и банкнот, горой лежавших перед крупье. Между ними мелькнул золотой браслет – наверное, у какой-то женщины не хватило денег и она бросила на кон браслет. И проиграла его.
Как Лидия проиграла все свои деньги. Черт, ну что за нелепость! А вдруг следующий ход принес бы ей кучу денег? Если бы пойти ва-банк…
Как глупо, что нечего поставить!
Нечего? Да ведь у нее есть жемчуг, знаменитый жемчуг Закревских-Салтыковых!
Лидия схватила себя за горло – и чуть не заплакала: да ведь она не надела сегодня ожерелье! Отчего-то с утра оно показалось таким тяжелым… Вот дурочка!
Она растерянно повела глазами. Незнакомец смотрел на нее исподлобья, перебегая пальцами по краю стола, словно наигрывал гаммы. Сноп искры вырвался вдруг из бриллианта на его тяжелом перстне. И тут Лидию осенило!
– Ва-банк! – воскликнула она, с усилием стаскивая с пальца перстень, подаренный свекровью, и швыряя его на стол.
Синьор Монти взглянул на него, чуть подняв брови, благосклонно кивнул, отвесил Лидии легкий поклон, потом подгреб перстень к прочим ставкам – и начал тасовать колоду.
Как долго, как долго это длилось… И вот пошла выдача карт… кто-то радостно вскрикивал, кто-то охал, кто-то выкрикивал проклятия, люди выигрывали и проигрывали…
Лидия ждала, прикусив губу…
– Мне очень жаль, синьора беллиссима, – проговорил наконец Монти. – Ваша карта бита!
Лидия схватилась за горло, откинулась на спинку стула. Перстень проигран! Ей было дурно, дурно… А в ридикюле, вспомнила она, лежит vinaigrette с нюхательными солями… Но руки так тряслись, что бедняжка только и могла вцепиться ими в край стола и тупо смотреть, как Монти раздает выигрыши счастливчикам.
И вдруг сердце забилось, в стиснутое судорогой горло прорвался глоток воздуха, набухшие слезами глаза прояснились. В той кучке купюр и монет, которую Монти придвинул к красивому незнакомцу, блестел золотой браслет – и кольцо. Перстень Лидии! Вернее, перстень Нессельроде!
Нервно моргая, Лидия смотрела, как красивые руки незнакомца небрежно переворошили выигрыш, подцепили браслет и покачали туда-сюда.
– Господа! – спросил мужчина своим чудесным бархатным голосом. – Чей это браслет?
– Мой! – послышался крик, и из угла комнаты к столу подбежала дама в полосатом желтом платье, с нелепо съехавшей набок прической. Лидия узнала ту женщину, которая ожесточенно чесала голову и сбила шиньон.
– Мадам, я счастлив вернуть вам эту прекрасную вещицу, – галантно сказал незнакомец и под общие аплодисменты – даже синьор Монти снисходительно похлопал в ладоши – передал раскосмаченной даме браслет, который она проворно нацепила на запястье и, подхватив повыше юбки одной рукой, а другой прижав к груди ридикюль, кинулась вон из залы.
Впрочем, Лидия лишь глянула на нее мельком – и снова обратила взгляд к выигрышу, среди которого обреченно поблескивал ее изумруд.
Вот незнакомец взял перстень… взглянул на Лидию и улыбнулся ей так, что она приподнялась со своего стула, уже готовая к тому, что он сейчас сделает такой прекрасный, такой рыцарственный жест – отдаст ей перстень, как отдал браслет той неизвестной даме, или даже наденет ей на палец, и она уже даже протянула вперед руку…
И ее прелестный ротик жалобно приоткрылся, когда незнакомец надел перстень себе на указательный палец, кивнул крупье, отвесил общий полупоклон всем, кто находился в зале, – и вышел… даже не взглянув на Лидию.
Он ушел, да, и тяжелые дверные створки богемского стекла сомкнулись за ним.
* * *Ох, какая жара, какая духота! На дворе ноябрьская ночь, а в доме словно жаркий июльский полдень. Наденька неприметным движением обмахнула со лба пот, делая вид, что поправляет круто завившиеся кудряшки на висках. Какое счастье, что у нее вьющиеся волосы, прическа ни в коем случае не сделается в беспорядке, даже от самых быстрых туров вальса. И все же она на всякий случай взглянула в темное оконное стекло, ловя свое отражение. Позади нее, создавая разноцветный фон ее стройному, изящному силуэту, летели, кружились пары. Все дамы были пышно разодеты, и Наденька невольно усмехнулась, подумав, что это веселое мельтешение нарядов изрядно напоминает овощной суп, который помешивает незримой ложкой незримый повар.
Она не могла глаз от себя отвести – даже в этом запотевшем подобии зеркала видно, как она прелестна, прелестна, как очаровательна и по-настоящему красива! Ах, красавицей делает женщину счастливая любовь, плотское удовлетворение, и только. Никакое приличное, но унылое семейное счастье, никакая благочестивая, но скучная материнская любовь не могли бы превратить хорошенькую, но не более чем хорошенькую (будем же скромны, с отнюдь не скромной усмешкой подумала Наденька) молодую женщину в ту ослепительную красавицу, которая сейчас отражалась в зеркальном стекле, загадочно улыбаясь Надежде Нарышкиной, любовнице Александра Васильевича Сухово-Кобылина.
Наденька не могла глаз отвести не только от своего лица, но и от нового платья. Она с удовольствием провела пальцами по мягким зеленым перьям (совершенно того же цвета, что и ее глаза!), обрамлявшим декольте ее бального наряда. Это была последняя парижская новинка! Отделка перьями марабу, колибри да и самыми простыми крашеными перышками была в необычайной моде, порою составляла чуть ли не все платье. Такой фасон назывался sauvage, что в переводе с французского значило «дикий» но Наденька до подобной дикости никогда не доходила!
Полностью восхититься собой мешало, правда, воспоминание о вчерашнем разговоре с дальней родственницей мужа – княгиней Зинаидой Ивановной Юсуповой[16], урожденной Нарышкиной, с которой Наденька и ее супруг встретились в театре.
Эту даму Наденька недолюбливала. Ей вообще не нравились молодящиеся старухи, а Зинаида Ивановна, несмотря на ее чуть не сорок, ужас! – выглядела необычайно молодо. И была очень красива – в самом деле красива! Конечно, использует какие-нибудь баснословные притирания, с юсуповскими-то деньгами можно хоть из чистого золота бальзамы варить, неприязненно думала, встречая ее, Наденька. Зинаида Ивановна была не без придури, манкировала любезностью императорской семьи – понять снисходительность государя к ее причудам никто не мог! – и, по мнению Наденьки, вечно болтала всякую чепуху. При своих нечастых наездах в Москву (князь Борис Николаевич Северной столицы не любил, большую часть времени проводил в своих подмосковных имениях, Архангельском да Спасском-Котове, ну и княгиня Юсупова изредка удостаивала супруга своими визитами, видимо, только для приличия, потому что о ее вольной жизни в Петербурге ходили самые невероятные слухи) Зинаида Ивановна всегда норовила встретиться с родственниками. И нет чтобы рассказать интересное о царской фамилии, поделиться какими-нибудь секретиками о придворной жизни! Нет, она вечно все не к месту ляпала! А муж Наденьки считал эту Зинаиду необыкновенной умницей. И вот последний пример ее ума и, прямо скажем, светского такта!
