Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2
Но тут Николаос прервал мои мысли:
– Я, конечно хочу, чтобы вы были поближе к Чоки. Но в то же время мне приятно и интересно беседовать с вами.
– Боже мой, Николаос! – Воскликнула я, – Вы просто прочитали мои мысли! – и я сказала ему, о чем думала.
Мы оба засмеялись. Нам стало совсем легко и приятно.
– У вас здесь чудесные картины, – сказала я, – особенно вот эта, – я указала на холст, где был изображен мальчик-калека.
– Да, это удивительная картина, Чоки особенно привязан к ней. Одно время я даже хотел не держать ее здесь.
– Но почему? – удивилась я.
– Из-за Чоки, разумеется. Он глаз не сводил с нее. Я боялся, что она расстроит его воображение. Он очень чувствителен.
– Я это заметила.
– Вчера, когда вы, такая хрупкая, стояли у постели Чоки, всем своим видом силясь внушить ему, что вы живы, что вы воскресли для новой жизни, вы напомнили мне эту картину.
– Если говорить о новой жизни, то я полагаю, что мне следует немного заняться своей внешностью. Вы можете думать, что это из тщеславия, столь свойственного женщинам…
Я не успела договорить.
– Нет, – перебил он меня, – я думаю, что это для него.
– Мы с вами хорошо понимаем друг друга.
– На вас новое платье, и очень хорошо сшито. Сразу узнал работу хромого Торибьо!
– Да, этот умелец успел снабдить меня целым гардеробом.
– Прекрасно!
– Николаос, а вы не боитесь, что обратят внимание на то, как вы посылаете к одному из лучших городских мастеров какую-то безвестную женщину. А раз безвестную, значит, и сомнительной репутации…
– Не боюсь, конечно. Если желаете, завтра можете отправиться к Эмилии, а затем к старой Гертрудис.
– А это кто?
– Эмилия сделает вам зубы из металла или фарфора и вставит их. А Гертрудис снабдит пудрой, разными красками для лица…
– Вы знаете в этом городе всех нужных людей, – я улыбнулась. – Я действительно поеду к этим женщинам.
– О деньгах не тревожьтесь. Я заплачу за все.
– Благодарю вас.
– Благодарить вас должен я. Вы помогаете моему любимому другу выздороветь.
Некоторое время Николаос молчал, опустив по своему обыкновению голову. Затем решительно проговорил:
– Да, я многих знаю в этом городе, я ведь торговец. И я ничего не боюсь. Особенно теперь.
Разумеется, эта фраза заинтриговала меня. Я подумала, могу ли я спросить, почему он именно теперь никого не боится, с чем это связано. Мне показалось, что да, могу. По-моему, ему самому хотелось довериться мне.
– Почему же вы ничего не боитесь именно теперь? – осторожно спросила я.
– Почему? – переспросил он, медля с ответом, – Почему? Хорошо, я скажу вам, почему. Я не знаю, сведущи ли вы в мифологии древних греков…
– Кое-что мне известно, – скромно заметила я. И действительно, знакомство с доном Санчо Пико очень пополнило мое образование.
– Знаете ли вы историю Мидаса?
– Кажется, с ним связана не одна история. Но я догадываюсь, что вы имеете в виду ослиные уши, которыми боги наказали этого древнего царя. Он прятал их под высокой шапкой и видел их только его брадобрей, который и голову ему брил по обычаю той страны. Брадобрею стало невмоготу хранить тайну. Однажды он забрался в лес, в самую чащу, отыскал дупло и крикнул, припав к нему: «У царя Мидаса ослиные уши!» Кажется, так, да? Я рассказывала эту сказку моей маленькой дочери и сейчас невольно повторяю так подробно… Простите…
– Нет, нет, я с удовольствием слушаю вас!
– Потому что таким образом тянете время!
– Ну конечно! – он пожал плечами и засмеялся.
– Но что же было дальше? Кажется, что-то вроде того, что дерево срубили, оно каким-то чудом заговорило и все узнали тайну царя. Так?
– Да, что-то вроде того… Но боюсь, моя тайна не так уж комична.
– А я, в свою очередь, намереваюсь оставаться честнейшим и неподкупным брадобреем!
– Вы удивительная женщина, хотя моя похвала очень и очень банальна. А моя тайна… – Николаос посерьезнел, – мне придется все сказать Чоки. Но не сейчас. Сейчас он болен…
– Это может огорчить его?
– Ну, не обрадует, во всяком случае. Я могу оправдываться, могу уверять его, что пошел на это лишь ради его спасения… И это будет правдой. Но все равно будет неприятно.
– Тогда может быть лучше совсем не говорить ему?
– Нет, не лучше. Мы привыкли все говорить друг другу.
– Я думаю, – сказала я, помолчав, – что он просто не может обидеться на вас или рассердиться, или разочароваться в вас, а вы – в нем. Ведь вы с ним – словно те половинки одного человека, о которых писал греческий философ Платон. Только вы уже давно нашли друг друга. И теперь вы навсегда вместе и ничто не сможет разлучить вас.
– Это чудесно, то, что вы говорите. И я хочу открыться вам, потому что мне тяжело. Когда я вернулся в Мадрид и узнал от старого слуги, что Чоки в тюрьме, я, конечно, хотел тотчас начать искать пути к его освобождению. Но слуга убедил меня на время бежать из города, скрыться в пригороде у его родных. Пряча меня, эти добрые люди рисковали жизнью. Ведь с инквизицией шутки плохи! Разумеется, теперь я вознаградил их деньгами. Но разве может быть вознаграждение, достаточное для тех, кто спас тебя от смерти? Думаю, нет. Сидя в подвале их дома, скорее сельского, нежели городского, я напряженно соображал, что же мне предпринять для освобождения Чоки. Меня особенно тревожило его здоровье.
После той поездки в горы, о которой вы знаете, он больше не болел, если не считать нескольких простуд, которые всегда выбивали меня из колеи, и заставляли опасаться худшего. А теперь пытки и сырость и дурная еда и отсутствие солнечного света, тепла и свежего воздуха могли сделать это «худшее» реальностью. Надо было мне начинать действовать – Николаос снова помолчал. – Я уже говорил вам, что я торговец. И Чоки говорил вам об этом. В Мадриде я знал самых разных людей. Но на первый взгляд могло показаться, что эти связи ничем не смогут мне помочь. Кому охота связываться с человеком, за которым охотится инквизиция! Но я не хотел сдаваться.
Я знал что Чоки, любимый мой друг, верит в меня, ждет от меня избавления от мук. И я начал действовать. Медленно (увы!) осторожно, по цепочке. Но не думайте, что я действовал вслепую, наугад. Я знал, чего добиваюсь.
Для вас давно не тайна, что мы с Чоки любим друг друга, и вы знаете, что в нашей любви участвуют и наши тела и наши души. Такую мужскую любовь многие полагают греховной. Но на самом деле она может быть всякой – и дурной, грязной и чистой, доброй, красивой, нежной. Это зависит от самих любовников. Думаю, самой низшей разновидностью подобной любви является та, когда в паре один притворяется женщиной. Есть любители как раз таких ощущений. Они тщательно бреют лицо, привязывают член к промежности, усваивают женские повадки… И я знал человека, который таков и был. Вот до него-то я и желал добраться во что бы то ни стало. Я был уверен, что когда доберусь, то уж сумею доставить ему такое удовольствие, какого он в жизни своей не получал, и уж тогда смогу выпросить у него что угодно…
