Жюльетта Бенцони - Кречет. Книга IV
Анна увидела, что к посеревшему загорелому лицу хозяина прилила кровь, и с облегчением вздохнула. Предложила ему поесть, но он отказался от пищи взмахом руки.
— Где ее похоронили? — спросил Жиль глухо. — Надеюсь, не в этом чужом саду?
— Нет, что вы! Недалеко отсюда, на холмах, стоит маленькая католическая часовенка, где служит старик аббат. Там и кладбище есть, а священник, по счастью, бретонец. Розенна почти что дома оказалась.
Жиль одобрительно кивнул. Мозг его снова заработал, стали возникать вопросы. Как могла Розенна, привыкшая карабкаться по скалам и крутым утесам родной Бретани, поскользнуться на безобидном с виду склоне, да так сильно, что разбила голову о камень? Она уже была не молода, но дай Бог каждому такие крепкие ноги и такой острый глаз. Любой мог убедиться в этом во время тяжелого плавания в океане…
Дверь приоткрылась и звуки игривого менуэта, залетевшие в кладовую, словно пилой провели по натянутым нервам Жиля. Показалась голова Фаншон в кокетливом чепце с бантиками.
— Госпожа Анна, — произнесла горничная с упреком, — хозяйка велела передать, чтобы вы немедленно вернулись на свое место и что она требует…
Девушка замолчала» глаза ее вдруг округлились. Анна отошла в сторону, и камеристка увидела все еще сидевшего на мешке Жиля. Он тут же поднялся и словно заполнил собой крошечную кладовую.
На лице горничной расцвела счастливая улыбка.
— О! Это вы, хозяин! — воскликнула она. — Какое счастье!
Он не ответил на приветствие. И сурово, сдерживая гнев, приказал:
— Приведите сюда немедленно свою хозяйку!
Скажите, я жду ее…
— Но, господин шевалье, вечер в самом разгаре. Госпожа так занята и…
— Делайте, что приказано. Иначе я сам ее приведу, и, уверяю, это произведет неблагоприятное впечатление на неведомо откуда взявшихся друзей вашей хозяйки. Черт возьми, немного же ей понадобилось времени, чтобы собрать такую толпу.
— О, это как раз несложно. Она всего лишь приняла ответное приглашение госпожи Ливингстоун, навестившей ее по-соседски. Недели не прошло, как весь Нью-Йорк лежал у ног госпожи де Турнемин, совсем как…
Она прикусила язык, поняв, что сморозила глупость, вспомнив сомнительные времена Фоли-Ришелье, но Жиль уже все прекрасно понял.
Он схватил Фаншон за плечи, развернул ее к двери и выставил со словами:
— Вам сказано привести хозяйку, а ваши рассуждения мне неинтересны! Быстро!
Вскрикнув от испуга, Фаншон исчезла. А мгновение спустя маленькая кладовая, полная запахов кофе, ванили и корицы, осветилась: в нее вступила Жюдит, в платье из очень светлого перламутрово-серого и розового атласа, расшитого жемчугом, и с жемчужными нитками в собранных в высокую прическу каштановых волосах.
Ничто в ней больше не напоминало ту бледную, изможденную, хрупкую женщину, которую вынесли шесть недель тому назад с палубы «Кречета» на набережную Нью-Йорка. Глазам Жиля предстало ослепительное грациозное создание. Ее властная красота светилась дерзким нимбом, со всей утонченной элегантностью Версаля.
К ней вернулся блеск Царицы Ночи, но ее очарование заиграло новыми красками. Теперь на ум приходил скорее молочно-прозрачный рассвет, когда над горизонтом поднимается алое солнце — совсем нетрудно
представить, как Жюдит очаровала весь Нью-Йорк: ей достаточно было появиться…
Странно, но Турнемина совсем не тронула эта красота, хотя когда-то он только что не боготворил ее. Даже напротив, она неприятно поразила Жиля, словно в ней было что-то неприличное.
Смерив супругу ледяным взглядом, от крошечных туфелек до блестящих кудрей, он спокойно заявил:
— Даю вам, сударыня, десять минут, чтобы очистить дом от всей этой толпы.
Голос звучал резко и так презрительно, что Жюдит покраснела.
Приподняв подбородок, она поглядела на Турнемина с такой же холодностью и таким же презрением и пожала плечами.
— Что за глупость! — почти не разжимая губ, процедила она. — Здесь собрался цвет общества Нью-Йорка. Вы желаете выглядеть мужланом, каким были когда-то, или солдафоном, каким стали теперь?
От звонкой пощечины щека ее покраснела, и она тут же опомнилась.
— Я желаю выглядеть, — прогремел голос Жиля, — как хозяин дома, в котором траур. Если я правильно понял, и трех недель не прошло, как умерла Розеина…
Жюдит не так легко было сломить. Она поднесла ладонь к горевшей щеке, но не утратила горделивого вида. Снова передернув перламутровыми, как ее платье, плечами, она усмехнулась.
— И что с того? — произнесла Жюдит высокомерно. — С каких это пор в доме объявляют траур по случаю смерти прислуги?
— Розенна для меня никогда не была прислугой. Она была мне матерью. Я любил и уважал ее, как настоящую мать. Может, я и в самом деле мужлан, как вы изволили выразиться, но меня это устраивает. Это и земля, и ежедневный труд, и уж в любом случае лучше быть мужланом, чем шлюхой. Не знаю, что стали бы думать о вас ваши блестящие… новые друзья, узнай они, каким увеселениям предавалась та, которую в Париже звали Царицей Ночи…
Жюдит побледнела от оскорбления, и на щеке ее проступили следы пальцев Жиля. Глаза наполнились слезами, но они не вызвали жалости Турнемина, пылавшего гневом тем сильнее, что к ярости примешивалось разочарование: увозя жену в Америку, он искренне надеялся, что она будет вести себя достойно, и оба они смогут начать жизнь заново, вопреки злосчастным воспоминаниям, которые она хранила. Теперь же Турнемин убедился, что этому не суждено сбыться — молодая женщина продолжает вести себя, как прежде. Она была ему врагом и хотела заставить его дорого заплатить за то, что он разрушил ее жалкий роман с лже-Керноа…
А потому его не тронул ее жалобный стон:
— Как вы можете так обращаться со мной?
Если я действительно вам жена, о чем вы без конца твердите, ведите себя соответственно.
Жиль резко ответил:
— Сначала вы научитесь себя вести! Вспомните хотя бы, чему вас учили до того, как вы стали содержанкой проходимца. Ни один уважающий себя бретонец не станет устраивать в доме праздник через три недели после того, как в него заглянула смерть, преисподняя мстит тем, кто не умеет достойно переживать утрату. Вы уже совсем не боитесь призраков? — спросил он с сарказмом.
Жюдит поспешно перекрестилась и взглянула на него с ужасом.
— Ради Бога, замолчите!
— Так повинуйтесь! Я уже сказал, через десять минут все эти люди должны покинуть дом.
Вы умеете так грациозно падать в обморок посреди гостиной. Вам не составит труда.
Достав из кружевного рукава крохотный платочек, Жюдит приложила его к глазам.
— Дайте мне немного больше времени, прошу вас. Подумайте только, это цвет местного общества. Нужно ладить с этими людьми, если вы собираетесь здесь жить.
