Джейн Фэйзер - Свадебное пари
— Вы хотели видеть меня, сэр?
— Да… совершенно верно.
Он потер руки, словно собираясь объявить прекрасные новости:
— По правде говоря, дорогая, нам нужно обсудить крайне срочное дело.
— Вот как?
Она вскинула брови:
— Что-то со счетами? Нашли ошибку?
— Нет-нет… ничего подобного. У тебя, как всегда, все верно, дорогая. Такая умная кошечка… такая светлая головка…
Его улыбка стала еще ослепительнее.
Серена подумала, что сейчас он ужасно похож на горгулью. Улыбка казалась какой-то гримасой на его одутловатом лице с отвисшими щеками. Кроме того, она не достигала глаз, маленьких, жестких и подозрительных. Именно поэтому ей стало не по себе.
Он сел на шезлонг, потом снова встал и подошел к окну, заложив руки за спину.
— Дело в том, дорогая, что у меня весьма неприятные известия.
Серена ничуть не удивилась. Она крепко сцепила руки на коленях и стала ждать.
— Видишь ли, лорд Бредфорд… — пробормотал он почти извиняющимся тоном, что ее поразило, — он держит закладные на дом.
— Да, — коротко подтвердила она, полная решимости пропустить мимо ушей все, что бы он ни сообщил дальше.
— Да… две закладные.
Она молча наклонила голову.
— В таком случае я сразу к делу: Бредфорд готов уничтожить обе.
— В обмен на что? — холодно осведомилась Серена, хотя под ребро ткнулся крошечный осколок льда. — Или его милость страдает от приступа великодушия?
— Не мели чепухи, Серена. — Сквозь дружелюбную ободряющую маску проглянул прежний Хейуорд. — У Бредфорда бесполезно просить даже прошлогоднего снега.
— Так чего он хочет? — откровенно спросила Серена, хотя уже все поняла. Крошечный осколок льда вонзился еще глубже.
— Да, дочь моя. Он хочет тебя.
Генерал вытащил платок и промокнул лоб, словно в гостиной было слишком жарко.
А вот Серена промерзла до костей.
— Нет, — бросила она. — Я этого не сделаю.
— Сделаешь! — Все притворное дружелюбие мигом растаяло. — Это твой дочерний долг.
— Вы мне не отец, генерал Хейуорд.
Серена едва удержалась, чтобы не вскочить, когда он устремился к ней со сжатыми кулаками. Лицо его угрожающе побагровело.
— Ты сделаешь как тебе велено. У тебя самой нет и пенни. Если я выброшу тебя на улицу, что сделаю без колебаний, как ты будешь жить? Продавать себя на Пьяцце? Еще до конца года так и будет!
Брызги слюны ударили ей в лицо. Она брезгливо вытерлась рукой и грациозно поднялась с кресла.
— Если мне придется стать проституткой, то исключительно на моих условиях, — объявила она. — Я не позволю продать меня Бредфорду. И если вы сделаете хотя бы малейшую попытку коснуться меня, я вас убью.
Голос ее был мертвенно-спокоен, фиолетовые глаза словно подернулись льдом.
Серена неожиданно повернулась и отомкнула ящик секретера. А когда снова взглянула на генерала, тот увидел в ее руке маленький, отделанный серебром пистолет, так что сомневаться в серьезности ее угрозы не приходилось.
— Где ты взяла это? — прошептал он.
— Это вас не касается, сэр. Ваше дело — знать, что я пущу его в ход, если попробуете проделать со мной то, что проделали в Брюсселе.
Ноздри генерала раздулись, глаза потрясенно расширились.
— Я не понимаю, о чем ты.
Серена подняла пистолет и улыбнулась, когда он отпрянул. На лице промелькнул страх.
— Вы лжете… в отличие от меня, сэр. Я убью вас.
— И будешь болтаться в петле, — почти выплюнул он.
— За это… с радостью. Поверьте мне.
И он поверил.
Какой-то напряженный момент генерал сверлил злобным взглядом падчерицу, после чего выбежал из комнаты, с такой силой захлопнув дверь, что со стены упала картина.
Серена нагнулась, чтобы ее поднять. Повесила на крючок, поправила, медленно, почти автоматически, двигаясь как во сне. На самом деле кошмар был вполне реален.
В прошлом году, в Брюсселе, холодной зимней ночью…
Она все еще чувствовала вкус еды, поданной на стол, вкус вина на языке. Странный горьковатый привкус, удививший ее. Она ничего не сказала, потому что вместе с генералом была в гостях у одного из постоянных клиентов, испанского гранда, с аккуратной бородкой лопаточкой и пронзительными черными глазами, которых он не сводил с Серены. Три дня он флиртовал с ней, и она старалась отвечать как можно любезнее. В конце концов это всего лишь бизнес. Ее улыбка влечет игроков к игорным столам — стало быть, надо чаще улыбаться.
Но в ту ночь взгляды этого испанца вызывали мучительную неловкость. Серена старалась держать тебя в руках. Остальные гости становились все развязнее, по мере того как вино в бутылках убывало. Если они и заметили странный привкус, то ничем не дали этого понять, и Серена решила, что ей, должно быть, показалось. Той ночью она выпила больше обычного, и это помогало не замечать жадного взгляда испанца.
Она смутно помнила, как ее запихнули в экипаж, доставивший обоих в снятый генералом дом, где в тот момент процветало его игорное заведение. И так же смутно помнила, как горничная укладывала ее в постель, игриво упрекая за невоздержанность, хотя такого никогда раньше не бывало. Она не помнила, как заснула. Но помнила пробуждение.
Все было таким омерзительным, таким странным… она словно оказалась в густом тумане, не в силах пошевелиться или отреагировать, но сознавала при этом все. Воспоминание до сих пор наполняло ее липким страхом. Сначала она сознавала только, что кто-то растягивает ее, укладывает, раздвигает ноги, поднимает руки над головой. При этом все было тихо. Но вдруг над ней нависло лицо испанца. Она ощущала сначала запах вина из его рта, а потом и вкус его омерзительных губ. Серена хотела сопротивляться, отвернуть голову, пнуть его ногой. Но была обездвижена, парализована каким-то зельем. Он вошел в нее, и она чувствовала каждое движение, каждый короткий выпад. Наконец он отвалился и встал, а генерал укрыл падчерицу простыней, благочестиво отводя глаза. Прикроватные занавески были задвинуты, и она опять осталась одна, и красная дымка забытья снова завладела ею.
Утром она проснулась поздно. Голова раскалывалась, тошнота подкатывала к горлу, кошмар все еще был так жив в памяти, словно произошел на самом деле. И ужас, затопивший ее, когда тело подсказало ей, что так все и было…
Три дня она не выходила из комнаты. Отчим посылал записки, стучался в запертую дверь, сначала молил, потом требовал его впустить. Но она ни на что не обращала внимания. А когда вышла на четвертый день, словом не упомянула о той ночи. Сначала он был сбит с толку и сконфужен, когда она продолжала молчать, но потом на его лице появилось видимое облегчение, словно он уверился, что падчерица не подозревает о насилии. Что зелье, парализовавшее ее тело, лишило также разума. А Серена позволяла ему в это верить. Пока не настало время бросить правду ему в лицо.
