Жюльетта Бенцони - Изгнанник
В этот день в доме на берегу Олонды состоялся праздник. Во время обильного и вкусного обеда, который в честь прибывшего гостя приготовила Мари-Жанна Перье, обсуждался вопрос о наилучшем имени для новорожденного. Только мадемуазель Лёду не принимала участия в этой дискуссии, так как накануне утром она, вполне удовлетворенная состоянием здоровья своей подопечной и ее малыша, отправилась в обратный путь к себе домой в Брикебек. Гийом, отеческие предпочтения которого были обусловлены простотой, склонялся в пользу апостолов: Пьер, Поль, Жан. Но Мари, которая видела в своем сыне воплощение их волшебной любви, не стремилась к прозаичной утилитарности, и более того, вдохновленная романами Круглого стола, она стремилась обнаружить скрытый смысл, выбирая покровительственное имя. Гийом был вынужден прервать некоторые поэтические порывы, стремясь уберечь своего сына от участи быть Ланселотом или Персевалем, или кем-либо из нормандской истории, например Танкердом или Радульфом. Когда терпение каждого уже истощилось, они нашли, наконец, то, что удовлетворяло их обоих, остановив свой выбор на Артуре, хотя Гийом находил слишком сильным британское звучание этого имени. Но продолжать спор со своей возлюбленной он был уже не в состоянии, тем более что та была раздосадована тем, что ей пришлось отказаться от имени «Гийом» и что на заре Тремэну придется ее покинуть, чтобы продолжить свой путь в Брест.
Последующая ночь была странной – какая-то смесь меда с дегтем. Как она и догадывалась, ее возлюбленный хотел избавиться от нее. Молодая роженица, пренебрегая всякой осторожностью, предстала перед ним прелестной соблазнительницей, доводя его до безумия – то вверяя себя его объятиям, то отстраняясь от него. Так она мучила его, не позволяя ни на минуту расслабиться, беспрестанно возбуждая его страсть изысканными ласками, но не уступая, чтобы не показаться покоренной. Обезумев от неудовлетворенного желания, он почти силой наконец овладел ею. Вот уже в течение стольких лет они принадлежали друг другу, и тем не менее никогда раньше Гийом не испытывал такого наслаждения от ее нежного бархатистого тела, белоснежной с перламутровым оттенком кожи, от густой копны золотистых волос, шелковистых на ощупь, рассыпающихся водопадом по плечам. Опьянев от испытанного восторга как от вина, и даже в большей степени, чем от вина, если можно хоть как-то сравнить эти два совершенно разных по своей природе состояния, забыв обо всем, кроме восхитительной истомы, разлившейся по всему телу, растворившемся в поистине райском блаженстве, Гийом без зазрения совести отмел все данные кому-то и когда-то обещания и свои благие намерения. Что могли знать эти Леусуа и Агнес о той страсти, которая сжигала его?! Он обожал эту женщину, огромные глаза которой цвета морской волны то вспыхивали, то затуманивались, когда он доказывал ей свою любовь, и которая затем мирно устроилась у него на груди, свернувшись калачиком и мурлыкая, как котенок.
Когда поутру в деревне пропел петух, Гийом только-только уснул, утомленный и обессиленный, но переполненный счастьем, твердо решив, что, несмотря на опасность и даже бессмысленность этого шага, все-таки стоит сохранить Мари подле себя. А в Брест он отправится чуть позже… намного позже, чем было решено накануне. Просто надо будет скакать во весь опор…
Наступил час, когда Китти обычно приносила малыша на время его первого завтрака. Она не выразила ни малейшего удивления по поводу спящего поперек разоренной кровати большого обнаженного мужчины, худое, но мускулистое тело которого казалось оцепеневшим, как в могиле, а руки были закинуты за голову, лоб и впалые щеки его были обрамлены кудрями цвета красной меди. Сама же Мари, также раздетая, как и он, сидела на коленях рядом с ним и нежно целовала его закрытые глаза и полуоткрытые губы.
– Может, вы хотите, чтобы я зашла попозже? – шепотом спросила девушка.
– Нет, Китти! Артур может заплакать и разбудить его. Лучше подай мне пеньюар!.. Видишь ли, мне кажется, что этой ночью мне удалось выиграть большое сражение. Вопреки наставлениям этой мудрой старушки, которая побывала у нас, я уверена, что он не станет теперь настаивать на том, чтобы я уехала подальше отсюда. Я не позволю ему этого, понимаешь? Я хочу, чтобы он принадлежал только мне одной…
– Уверена, что он тоже этого хочет, но он не свободный человек. У него есть жена, дети, свой дом, своя жизнь и свои планы, наконец…
– Я помню обо всем этом. Разумеется, это не такие простые вещи, которые можно отбросить небрежным движением руки, но ведь я не тороплюсь. Я хочу сейчас только одного – остаться здесь, в этом доме, который был свидетелем нашей любви…
– И как надолго? Ведь вы привыкли к удобству, к нормальной жизни в большом и уютном жилище…
– …где всем заправляет моя мать? В этом случае даже хижина оказалась бы предпочтительнее!
– Может быть, вы и правы. Но теперь надо думать и о вашем сыне. Посмотрите, с каким упорством он заявляет о своем праве на жизнь!
В самом деле, ребенок так прожорливо всасывал в себя свою порцию материнского молока, жмурясь от удовольствия и испытывая истинное наслаждение как настоящий гурман. Мари нежно улыбнулась ему и легонько погладила пальчиком его щечку, покрытую мягким пушком:
– Я и об этом подумала, можешь не сомневаться! Но я вверяю его будущее судьбе, которая свела нас с Гийомом и позволила ему родиться. Я уверена, что где-нибудь уже отмечено, что наступит назначенный час, и тогда мы с Гийомом сможем вместе продолжить наш жизненный путь. Ну а если нет, – тогда почему мы должны отказываться от настоящего? В этом есть некий смысл…
– Возможно, возможно. Но тем не менее я хочу вам сказать, что мне тревожно за вас…
– Напрасно. В худшем случае мы могли бы уехать все втроем, подальше от всех тех, кто служит причиной наших разлук, разве нет? Есть Америка, Индия, он ведь жил долгое время в этих странах, да еще сотня разных стран, где счастье открывает нам свои объятия…
Перенесясь в заоблачные дали, которые она нарисовала в своем воображении, сжигая за собой мосты, Мари-Дус вглядывалась куда-то далеко вперед широко открытыми глазами, не замечая вокруг себя никого и ничего: ни спокойного убранства своей комнаты, ни Китти, которая смотрела на свою хозяйку и чувствовала, как неприятная холодная паутина опутывает ее сердце. Китти искрение любила леди Тримэйн (благодаря ей она выбралась из нищеты), но эти новые чувства, проявление которых она наблюдала впервые у своей покровительницы, не вызывали в ней соучастия. По всей вероятности, Мари-Дус в самом деле очень любила этого спящего на ее кровати обнаженного человека, которого не потрудилась даже прикрыть, словно рассчитывая, что весь мир должен любоваться им! Нет, разумеется, Китти не стала бы отрицать, что он действительно был безумно привлекателен, но она спрашивала себя, не окажется ли это очарование, исходящее от него, губительным для психического равновесия ее хозяйки? До какой крайности может она дойти, чтобы сохранить его? Она отказалась от приятной и беззаботной жизни в стране, где царит покой и порядок, оставила там двух своих детей, которых продолжала бесконечно любить, и целый хоровод воздыхателей, из которых некоторые были и богаты, и знатны одновременно, а иногда даже и милы при этом. То, что мог предложить взамен этот человек, казалось молодой девушке несущественным пустяком…
