Сара Ларк - Рай на краю океана
— Но пока что мистер Мартин ведет себя совершенно корректно по отношению к девушкам, — заметила Хелен. — По крайней мере я не замечала, чтобы он предпочитал одну другой.
— То-то и оно, — заявила Дафна. — Он должен был бы предпочесть Илейн. Он ведь поначалу подал ей некие надежды. А теперь Илейн достается в лучшем случае столько же внимания, сколько и Куре. Ей, должно быть, очень неприятно!
— Ах, Дафна, они ведь еще дети, — сумела выдавить из себя Гвин, хоть и не совсем искренне. — Пока что он не может всерьез ухаживать ни за одной из них.
Дафна подняла брови
— Дети! — фыркнула она. — Не обманывайтесь. Лучше будьте начеку! Мисс Хелен, берегите нежную душу Илейн, а вы, мисс Гвин, смотрите за своей наследницей. Даже если вы все еще уверены в том, что шарм Куры не мешает спокойно спать по ночам этому Мартину… он может заниматься в постели и чем-то другим. Например, считать овечек, мисс Гвин. Очень много овечек.
Кура Уорден и сама не знала, что с ней происходит. Зачем она ходит на церковные пикники и позволяет этой деревенщине увиваться за ней? Зачем слушает третьесортных музыкантов и при этом делает вид, будто ей нравится их дилетантское пиликанье? Зачем тратит время, катаясь на лодке и воспевая прекрасные пейзажи вокруг озера Вакатипу? Все это было утомительно и бессмысленно, но становилось увлекательным, когда рядом был Уильям. До сих пор она никогда не испытывала ничего подобного; обычно люди были ей довольно-таки безразличны. Публика служила ей, подобно зеркалу, для проверки собственной неотразимости, не более того. А теперь этот Уильям со своей дерзкой улыбкой, ямочками на щеках, блестящими глазами и невообразимо светлыми соломенными волосами. Кура еще никогда не видела таких золотоволосых людей, пожалуй, только шведов и норвежцев в Крайстчерче. Но они в основном были бледными, светлокожими, в то время как Уильям обладал загорелой кожей, чудесным образом контрастировавшей с его светлыми волосами. Да еще эти умные голубые глаза, следившие за каждым ее шагом. Комплименты, которые он ей делал, при этом ни капли ни на что не намекая. Его манеры были безупречны. Иногда слишком безупречны…
Кура часто мечтала о том, чтобы Уильям вел себя более страстно по отношению к ней, как иногда пытался Тиаре. Конечно, она бы увернулась, но почувствовала бы сердцебиение земли, если бы он хотя бы положил руку на ее бедра. «Пульсом земли» Марама называла ощущение, возникавшее у женщины между ног, эту блаженную волну тепла в теле, учащенное сердцебиение от предвкушения. К Тиаре Кура испытывала нечто подобное очень редко, но Уильям вызывал это ощущение, даже лишь случайно задев ногой ее юбку под столом. Куре хотелось более ясных знаков, но Уильям всегда был корректен. Ничего больше, чем мимолетное прикосновение руки, когда он помогал, например, выйти из лодки, ей пока не досталось. По крайней мере Кура чувствовала, что эти прикосновения не были ни случайными, ни невинными. Уильяма их встречи тоже наэлектризовывали, ее образ не давал ему покоя, и Кура, похоже, старательно разжигала этот огонь.
При этом девушка сильно удивилась бы, узнай, насколько сильно она обижает своим поведением Илейн. Она совершенно не замечала несчастного выражения лица кузины и все нарастающую односложность ее ответов. Впрочем, Кура не прекратила бы своих попыток только ради того, чтобы пожалеть кузину. Кура не думала об Илейн; для нее она была одним из заурядных немузыкальных созданий, населяющих мир. Впрочем, боги тоже несовершенны. Им не всегда удаются такие произведения искусства, как Кура или… Уильям Мартин. Она чувствовала с ним родство душ. А вот люди вроде Илейн… Между ними и собой Кура видела меньше общего, чем между мотыльком и молью.
Она неосознанно наблюдала за тем, что все еще происходило между Илейн и Уильямом. Илейн же ни на миг не собиралась оставлять своего избранника наедине с кузиной, поэтому Уильям все еще провожал ее домой, все еще целовал на прощание. Это было единственное, что поддерживало девушку этой осенью.
Илейн испытывала муки ада, когда слышала, как Уильям разговаривает с Курой о музыке и искусстве, об опере, новейших книгах — обо всех тех вещах, которые на самом деле нисколько не интересуют никого в Квинстауне. А ведь Илейн вовсе не была необразованной — будучи внучкой Хелен О’Киф, она невольно соприкасалась с культурой. А теперь, когда Уильям настолько очевидно заинтересовался Курой, она тоже старалась читать литературные новинки, чтобы, по крайней мере, составить свое мнение. Но Илейн была человеком прагматичным. Чтение более одного стихотворения в день вызывало у нее нервозность, собранная в тома лирика, казалось, убивала ее. Кроме того, Илейн не хотела толковать историю, прежде чем сможет осознать ее смысл и красоту. Она умела страдать и смеяться вместе с героями книг, но безостановочный нарциссизм, плаксивые монологи или бесконечные описания пейзажей вгоняли ее в тоску. Если быть честной с самой собой, больше всего ей нравилось читать литературные журналы матери, где печатались рассказы, в которых любили и страдали женщины. Так, стащив один из них, она наслаждалась какой-нибудь историей с продолжением.
Но обо всем этом, конечно же, Илейн не могла сказать в присутствии Куры, а теперь уже и при Уильяме. Ей он, кстати, не показался таким уж знатоком искусства, когда они познакомились. А теперь для него не стало вдруг ничего милее, кроме как читать вместе с Курой вслух стихотворения и слушать, как она играет на рояле. Его долгие разговоры с Курой портили для Илейн все мероприятия, которые обычно доставляли ей радость, например пикники или регаты на лодках. И ей, похоже, при этом совершенно нечего было делать! Если она вскакивала с места и радостно кричала вслед восьмерке, которой управлял Джордж, Кура и Уильям смотрели на нее так, словно она сняла корсет посреди Мейн-стрит. И если во время церковного пикника она решала потанцевать сквэр-данс, оба тут же отдалялись от нее. Но хуже всего было то, что Илейн ни с кем толком не могла об этом поговорить. Иногда ей казалось, что она сходит с ума, потому что, похоже, она была единственной, кто замечал перемены в поведении Уильяма.
Отец, как и прежде, был доволен своим помощником в магазине, а бабушка Хелен считала совершенно нормальным, что молодой человек ведет себя «корректно». Илейн ведь не могла сказать ей, что Уильям уже целовал ее и гладил такие места на теле, которые… что ж, леди не стоило его к ним допускать. К матери она не хотела обращаться, зная, что Флёретте Уильям никогда по-настоящему не нравился. А бабушка Гвин… при обычных обстоятельствах она была бы идеальной собеседницей. Как бы там ни было, Илейн чувствовала, что ей тоже действуют на нервы постоянные рассуждения Куры об искусстве и бесконечные монологи о музыкальной теории. Но бабушка Гвин любила Куру больше всех на свете. На критику в адрес внучки она отвечала в лучшем случае ледяным молчанием или, хуже того, защищала Куру. И, похоже, она одобряла отношения Уильяма и Куры; по крайней мере не высказывалась против молодого человека. Илейн часто видела, как Гвин и Уильям мило болтают. Неудивительно, что человек, обладающий естественным талантом вайкореро, мог с одинаковой легкостью говорить об овцах и музыке.
