Осип Назарук - Роксолана
Польская речь звучала среди несчастных реже, чем украинская. Вспомнились ей отцовские слова, что хоть ляхи – те еще пташки, но далеко им до наших. Оттого и меньше их в полоне, на этой страшной искупительной каторге. И подумала Настуся об отце: «Будто открылась ему Божья мера справедливости…»
И наши, и поляки – все они были несчастны, потому что потеряли Отчизну, ту, что дороже здоровья и счастья, и теперь не знали, куда их погонят и перед чьими дверями они окажутся.
А когда не стало слышно ни украинской, ни польской речи, начала Настуся приглядываться к городу, чтобы хоть немного забыть то, что недавно увидела. Со стесненным сердцем смотрела она на мраморные дворцы и стройные минареты прекрасной, как мечта, столицы Османов, утопающей в цветах и зелени под синим южным небом…
2Как раз в это время отправлялся в Мекку священный весенний караван с богатыми дарами и подношениями султана, обращенными к гробу Пророка. Ибо то был особый день перед началом Рамазана[71].
Уже с раннего утра было тесно на широкой улице, что протянулась от северной оконечности пристани до Илдыз-Киоска, расположенного над Босфором на высотах Бешикташа. Бесчисленные повозки едва-едва продвигались в пестрой толпе. От Бешикташа до самой горы Илдыз выстроилось в шеренги войско падишаха, а к нему со стороны казармы янычаров, протянувшейся чуть ли не на милю, стройными рядами подходили все новые и новые отряды. Все кровли каменных строений были до отказа забиты людьми. Из всех окон смотрели любопытные глаза, на всех оградах вдоль улицы плотно расселись зрители – преимущественно турецкие женщины и девушки, прятавшие лица под покрывалами. И каждая с нетерпением ждала той минуты, когда мимо проедет молодой султан.
Это желание владело и молодыми невольницами, которых усадили на землю позади толпы – только потому, что из-за огромного скопления людей невозможно было ни двинуться вперед, ни вернуться к пристани.
Наконец из мечети показалась длинная процессия духовных лиц: престарелые длиннобородые мужи в длинных одеяниях из зеленого шелка с воротниками, расшитыми золотом. Их головы были увенчаны зелеными тюрбанами с широкими золотыми позументами. Чинно, с глубокой важностью, старцы направились к султанскому дворцу. Там, перед окнами палат великого падишаха, вдали от толпы, должна была начаться церемония снаряжения султанскими дарами священного весеннего каравана, отправляющегося ко гробу Пророка.
Настуся вся обратилась в зрение. Однако как ни напрягала она глаза, все равно не могла рассмотреть того, что происходило там, куда двигалась процессия священнослужителей.
Справившись с обидой из-за цепей, глухо позвякивавших на ее запястьях, она весело рассмеялась и кротким бархатным голоском обратилась к их пожилому «опекуну»:
– Скажи нам, добрый Ибрагим, куда идут эти слуги Аллаха?
Ибрагим ласково взглянул на нее и ответил:
– Скажу, о Хуррем, хоть ты и не признаешь святости имени Пророка. Но я до сих пор не теряю надежды, что свет его учения однажды проникнет в твои веселые глаза. Правду скажу тебе, а в том, что это истинная правда, ты убедишься, если Аллах явит тебе свою милость и ты станешь служанкой одной из жен падишаха, да здравствует он вовеки!..
С этими словами он простер руку в сторону дворца.
– Это высокое духовенство направляется в большой двор палат падишаха, где под окнами султана всех султанов нагружают дарами священный караван. Знатные паломники, что пойдут с караваном ко гробу Пророка, и священнослужители, что будут сопутствовать им, сейчас вступают в большой шатер, где для них приготовлена общая трапеза. По окончании трапезы туда войдет сам шейх-уль-ислам[72] и благословит их в путь. После этого все отъезжающие выйдут из шатра и выстроятся перед окнами султана. Счастлив тот, кому доведется хоть однажды собственными глазами увидеть десятого и величайшего владыку Османов!..
Тут старый Ибрагим вздохнул и продолжил:
– Он появится в одном из окон и знаком руки простится с паломниками. А те ответят ему земным поклоном. Сразу же после этого из дворца выйдут тридцать посланцев султана и передадут проводникам каравана золотые монеты в шкатулках из белой кожи, перевязанных зелеными шнурами. За ними появятся множество носильщиков с сундуками, в которых скрыты дары султана, предназначенные для Мекки. Первым делом навьючат двух белых верблюдов, за ними – тридцать мулов. Затем обоих верблюдов проведут по большим кучам песка, насыпанным ради этого случая во дворе палат, чтобы показать владыке, как священный караван будет преодолевать нелегкий путь через пустыню.
В этом месте повествования Настусино сердце вздрогнуло. Она пока не знала, в чем тут дело, и лишь минутой позже догадалась о причине своего волнения: исламские обряды напомнили ей символы совсем другого празднества в ее отчем доме – когда в сочельник в дом вносили дидух[73] – украшенный сноп пшеницы, и стелили на пол пшеничную или ржаную солому. На дворе к тому времени уже смеркалось, первая звезда загоралась в небе, падал легкий снежок… Как сон, как смутная мечта, возникло в ее душе это святочное воспоминание. И Настуся на краткий миг опустила голову.
А старый Ибрагим вел свой рассказ дальше:
– После этой церемонии верблюдов останавливают и расстилают перед ними коврики для намаза. Священнослужители обращают лица к Мекке, а шейх-уль-ислам вновь благословляет их. И тогда священный караван покидает султанский двор и проходит среди народа. Именно это сейчас и произойдет…
И действительно – в толпе поднялось волнение, свидетельствующее, что караван приближается. Все глаза устремились к нему. Возглавляли шествие те же важные священнослужители, но теперь они ехали на снежно-белых конях, чьи седла были богато отделаны золотой чеканкой. Шеренги воинов уже с трудом сдерживали натиск толпы, стремившейся оказаться как можно ближе к священному каравану. Ударами бичей и тупых концов копий воины загоняли обратно смельчаков, вырвавшихся вперед. Головы обоих верблюдов-вожаков плыли высоко над головами людей. Позвякивали их дорогие серебряные удила, а со златотканых попон, покрывавших их спины, свисали шелковые кисти. На спине первого из них покачивался на драгоценном ковре небольшой шатер, наполненный сокровищами и покрытый материей, густо затканной золотом и серебром. На спине второго верблюда высилась причудливая башня, унизанная веерами и опахалами из павлиньих и страусиных перьев, призванных отгонять злых духов от каравана. За верблюдами в такт глухим ударам барабанов и литавр следовал отряд вооруженной до зубов стражи.
