Японский любовник - Альенде Исабель

16 февраля 2005 года

Я ездил в Прескотт, штат Аризона, навестить мисс Броуди. Ей исполнилось восемьдесят пять лет, и многие ее бывшие ученики собрались на этот праздник. Для своего возраста она была в полном порядке — сразу же меня узнала, как только увидела. Представь себе! Сколько учеников она видела за долгую жизнь! Как она может нас всех помнить? А она запомнила, что я рисовал афиши для школьных праздников и по воскресеньям работал в саду. В средней школе я был худшим учеником, просто ужасным, но она дарила мне хорошие оценки. Благодаря мисс Броуди я не окончательно безграмотен и теперь могу писать тебе, моя дорогая.

Эта неделя, когда мы не смогли увидеться, тянулась очень долго. Дождь и холод сделали ее особенно печальной. А еще, прости, я не нашел гардений тебе в подарок. Пожалуйста, позвони мне.

Ичи

БОСТОН

В первый год разлуки Альма жила ожиданием писем, однако со временем привыкла к молчанию своего друга, как привыкла и к молчанию родителей и брата. Дядя с тетей старались оберегать девушку от дурных вестей из Европы, в особенности от слухов об участи евреев. Альма Беласко задавалась вопросом о своей семье, но была вынуждена довольствоваться столь фантастическими ответами, что война делалась похожей на легенды о короле Артуре, которые она читала вместе с Ичимеи в садовой беседке. По словам тети Лиллиан, письма не приходили из-за сложности почтового сообщения с Польшей, а в случае с Самуэлем — из-за британских мер государственной безопасности. Самуэль выполняет ответственные, опасные и секретные задания в ВВС Британии, говорила Лиллиан, он обречен на полнейшую анонимность. Не могла же она рассказать племяннице, что брат ее погиб во Франции, его самолет сгорел. Исаак показывал Альме продвижение и отступление войск союзников, втыкая булавки в карту, но не имел мужества раскрыть правду о ее родителях. С тех пор как Мендели лишились собственности и были отправлены в позорное варшавское гетто, о них не было никаких вестей. Исаак переводил значительные суммы организациям, которые пытались помочь людям в гетто, и знал, что число евреев, перемещенных нацистами между июлем и сентябрем 1942 года, превысило 250 тысяч; знал он и о тысячах евреев, ежедневно гибнувших от недоедания и болезней. Стена с колючей проволокой поверху, отделяющая гетто от остального города, не была совершенно непроницаема; внутрь проникали контрабандные продукты и лекарства, наружу просачивались кошмарные фотографии умирающих от голода детей — а значит, способы для сообщения имелись. Поскольку все попытки отыскать родителей Альмы ни к чему не привели, а самолет Самуэля разбился, оставалось только предположить, что все трое погибли, но пока у Исаака не было неопровержимых доказательств, он почитал за лучшее избавить племянницу от лишней боли.

На какое-то время Альма как будто привыкла к тете с дядей, их детям и дому в Си-Клифф, но в пору созревания опять сделалась такой же замкнутой, какой была по прибытии в Калифорнию. Альма развилась рано, и первый всплеск гормонов совпал для нее с бессрочным исчезновением Ичимеи. Девочке было десять лет, когда они расстались, пообещав друг другу поддерживать связь мысленно и по почте; одиннадцать, когда письма стали приходить все реже, и двенадцать, когда расстояние между ними сделалось непреодолимым и Альма смирилась с потерей друга. Она без пререканий выполняла свои обязанности по школе, в которой было скучно, и вела себя в соответствии с ожиданиями ее приемной семьи, стараясь оставаться незаметной, чтобы избежать сочувственных расспросов, которые могли вызвать к жизни бурю непокорства и тоски, притаившихся в ее душе. Натаниэль был единственным, кого не вводило в заблуждение безупречное поведение Альмы. Этот юноша обладал шестым чувством на моменты, когда его двоюродная сестра закрывалась в шкафу; он прокрадывался на цыпочках через весь дом, вызволял девочку из тайника с помощью уговоров, произносимых шепотом, чтобы не разбудить Исаака с его чутким слухом и беспокойным сном, укутывал на кровати одеялом и оставался рядом, пока Альма не засыпала. Натаниэль тоже ходил по жизни с осторожностью, а внутри носил бурю. Он считал месяцы до окончания школы и отъезда в Гарвард для учебы на юридическом факультете, потому что ему не приходило в голову противиться желанию отца. Мать хотела, чтобы Натаниэль учился в Школе права в Сан-Франциско, а не на другом краю континента, однако Исаак Беласко утверждал, что парню следует отправиться подальше, как поступил в его возрасте он сам. Его сын должен стать человеком ответственным и положительным, настоящим меншем^[11].

Альма восприняла решение Натаниэля уехать в Гарвард как личное оскорбление и добавила двоюродного брата в список людей, которые ее покинули: сначала Самуэль и родители, затем Ичимеи, а теперь и он. Девочка решила, что такова ее судьба: терять самых любимых людей. Она держалась за Натаниэля так же крепко, как и в первый день в порту Сан-Франциско.

— Я буду тебе писать, — обещал Натаниэль.

— То же самое говорил мне Ичимеи, — в ярости отвечала она.

— Ичимеи находится в лагере для перемещенных лиц, Альма. А я буду в Гарварде.

— Это, кажется, в Бостоне? Значит, еще дальше.

— Я буду проводить с тобой все каникулы, обещаю.

Пока Натаниэль готовился к отъезду, Альма следовала за ним по дому, словно тень, выдумывая предлоги, чтобы его удержать, а когда из этого ничего не вышло, стала искать причины, чтобы меньше его любить. В свои восемь лет она влюбилась в Ичимеи детской любовью, а к Натаниэлю ее привязала взвешенная любовь. В ее сердце эти люди выполняли разные функции, но были одинаково необходимы; девушка была уверена, что без Ичимеи и Натаниэля не сможет жить. Первого она любила пылко, ей хотелось видеть его каждый миг, вместе убежать в сад Си-Клифф, простирающийся до самого пляжа, с его замечательными укромными уголками, где можно изучать безошибочный язык ласк. С тех пор как Ичимеи оказался в Топазе, Альма питала себя воспоминаниями о саде и страницами дневника, сверху донизу испещренного вздохами самым мелким почерком. Уже в этом возрасте Альма проявляла фанатичное упорство в любви. А вот с Натаниэлем ей не приходило в голову прятаться в саду. Она любила его горячо и считала, что знает его лучше всех, они, бывало, спали вместе, держась за руки — в те ночи, когда Натаниэль доставал девочку из шкафа, — он был ее наперсником, ее ближайшим другом. В первый раз, когда Альма обнаружила на своем белье темные пятна, она, трясясь от страха, дождалась возвращения Натаниэля из школы и затащила в ванную, чтобы предъявить убедительные доказательства: она истекает кровью там, внизу. Натаниэль приблизительно представлял себе причину, но точно не меры, которые следовало предпринять; именно ему пришлось спрашивать у Лиллиан, что происходит, поскольку сама девушка не могла набраться смелости. Натаниэль знал обо всем, что происходит в жизни Альмы. Она скопировала для Натаниэля шифровальные ключи к ее дневнику, но у юноши не было нужды его читать, чтобы оставаться в курсе ее дел.

Альма окончила школу на год раньше Ичимеи. К тому времени они вообще не общались, но девушка чувствовала присутствие друга, потому что непрерывный монолог в ее дневнике предназначался ему — она писала скорее из привычки доверяться, нежели от тоски. Альма смирилась, что никогда его не увидит, но за неимением других друзей питала любовь трагической героини воспоминаниями о тайных играх в саду. Пока Ичимеи от зари до зари батрачил на свекольном поле, Альма скрепи сердце участвовала в балах дебютанток, как велела ей тетушка Лиллиан. Праздники устраивали в их особняке, а еще во внутреннем дворе Палас-отеля с его полувековой историей, достославным стеклянным потолком, гигантской хрустальной люстрой и тропическими пальмами в кадках из португальского фаянса. Лиллиан взяла на себя обязательство удачно выдать девочку замуж, полагая, что это будет легче, чем пристроить собственных дочерей-дурнушек, но со стороны Альмы натолкнулась на саботаж ее лучших планов. Исаак Беласко почти не вмешивался в жизнь женщин своей семьи, однако в этот раз промолчать он не смог.