Людмила Сурская - Проклятая война
Разведка доносит, что на клинском направлении быстро накапливаются немецкие войска. Вероятнее всего готовится прорыв южнее водохранилища. Войска же нашей армии ведут кровопролитные бои с противником в десяти километрах от Истринского водохранилища. А ведь оно и сама река Истра- хороший оборонительный рубеж. Если отойти на эти десять километров, то немцев, можно будет остановить. Посоветовался с помощниками- они за. Это даёт шанс и спасает людей. Изучив всё ещё раз докладываю Жукову. Тот не слушая в крик: "Стоять на смерть! Не отходить ни на шаг!" Меня оглушил такой ответ. Уж слишком выгоден для нас этот план. Долго думал, что делать? И всё же пытаясь спасти людей, нарушая за всю свою солдатскую жизнь первый раз субординацию, через голову командующего фронтом обратился к начальнику Генерального штаба Шапошникову. Он признал предложение правильным и санкционировал его. Ясно, что на то дал согласие Сталин. Через несколько часов прилетела телеграмма от Жукова: "Войсками фронта командую я! Приказ Шапошникова отменяю". Я пережил мерзкие часы. Почему нужно гробить море народу там, где можно выполнить задачу малой кровью. Только когда враг у стен Москвы, не время вступать в спор командующим. Я должен точно и безоговорочно выполнить приказ. Без этого воевать и побеждать нельзя. Будем стоять насмерть.
Люлю, это наш рубеж. Мы ляжем здесь все или отобьём эту сволочь. Некуда отступать. За нами ворота к Москве.
Надо ехать в войска. День будет жарким.
А время крутит стрелки. Придавившее нас к земле небо разорвалось первым снегом. Удивлённо ловлю снежинки, которые тут же таят на тёплой ладони. "Снег, белый снег, как твоя кружевная фата, в день нашей свадьбы, собранная атласными цветочками наверху. Белые кружева струятся по твоим плечам, выгнутой спинке, прячут от меня розовые от смущения щёчки. Немногочисленные гости кричат "Горько!" Я целую вздрагивающие губки и тороплю время, чтоб остаться с тобой наедине. Белый, белый снег простынь… В такие же ослепительно белые кружева была завёрнута Адуся. Маленький пищащий комочек, вобравший в себя твоё и моё. Если я здесь лягу, у меня будет тоже белый саван". Я украдкой достаю твой платок. Не надо чтоб кто-то видел. Прижимаю его к лицу. Он немного загрязнился и потерял вид, но это не важно. Знаю, моя девочка рада будет узнать, что он со мной неотлучно, пропах папиросами и моим солдатским потом. Она любит и примет меня любым, лишь бы добрался, дошёл, дополз до неё. Нам ждать и отсиживаться нельзя, это тот случай, когда промедление смерти подобно. Мы должны успеть окопаться на высотах и остановить врага. Я знаю, люди очертили себе рубеж и стоят на смерть, дерясь до последнего патрона, а потом, взрывая себя и врагов последней гранатой, уходят в вечность. За спинами Москва, мы не уйдём. "Но как хочется увидеть тебя ещё раз, подхватить на руки Адусю, я безумно скучаю".
Ставка, чтоб заполнить разрывы, торопливо создавала новый фронт. Мы знали, что с московских вокзалов отправлялись рабочие батальоны, получавшие оружие и обмундирование в пути. Перебрасывались курсанты училищ. Приходили всё новые и новые силы из Сибири и Казахстана. Поднялась вся страна. Возвращался из Ставки в восторженно возвышенном настроении, сердце в груди не чувствовал, как будто его и не было вовсе, работала одна голова, выстукивая в висках: "Ни шага назад!" и слова, услышанной сегодня песни:
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Слышал её в гражданскую. С другими словами. Пели "белые". И там и тут — боль за Родину. Надо признать- то было другое время и иное звучание. Об этом лучше забыть сейчас. Возможно, когда- нибудь придёт время… Время чествования георгиевских крестов и любви к Родине.
Водитель, сноровисто объезжал воронки от взрывов, ими было изрыто всё шоссе. Над нами висел "мессершмитт", но водитель не сбавлял хода. Времени в обрез, а нам надо было добраться до района выгрузки резерва. Было холодно, ветер пробирал до костей, нося по замёрзшей траве редкий колючий снег. "Как там в окопах?" В начале ноября развезённую осенней распутицей землю по вечерам обнимал ранний морозец. Погода была скверная — дождь пополам со снегом. На станциях шла выгрузка, прибывающего в столицу резерва, её прикрывала пара краснозвёздных истребителей. Взгляд застревает в небе: в разрыве туч пробилась зловеще-красная полоса. Мало сил и крайне мало резерва. Десять километров оперативной пустоты. Прикрывать нечем. А надо удержать. Как там танкисты, справятся ли с задачей? Приказываю ехать к Катукову. Его 4-ая танковая бригада переброшена мне. Не виделись с начала войны, выжил курилка. Кроме воспоминаний обговорим и ближайшую его задачу. Через неделю наступление. Броневик сопровождения поворачивает вслед. — Вольно! — остановил я кинувшегося навстречу Катукова и обнял его. — Здорово Катуков! Давненько не виделись, ну пойдём к тебе, расскажешь, что ты там натворил с Гудерианом. Как радостно встречаться с выжившими, и как тяжело слушать о погибших.
7 ноября. В мирное время это был праздник, сейчас не до этого. И вдруг, как гром среди ясного неба, войска облетела весть. Парад. Над главами Василия Блаженного, над кремлёвскими зубцами нависал жгучий мороз. Ветер хлестал по щекам. Именно в это снежное утро по площади прошли, чеканя шаг, войска. На трибуне правительство. С заиндевевшей брусчатки площади войска уходили по улице Горького на Волоколамское шоссе, на фронт и прямо в бой. Шёл резерв. Сибиряки. Праздник состоялся.
Поздно вечером ко мне приехал Катуков, а к Казакову поздравить с праздником Шишманёва с подругами. Днём не до гостей. Я был удивлён, среди них оказалась опять та самая "воробушек". Что-то часто этот ребёнок стал попадаться мне на глаза. Её тоже зовут Галина. Казаков смеётся:- "Две Галины. Галина мне и Галина тебе". Красоту предназначенной мне Галины я, конечно же, заметил. Приятная девушка. А Казаков с воодушевлением продолжал: — "Живые люди — это борьба страстей, желаний, помыслов, принципов". И быстро организует посиделки. В тёмную избу стаскиваются керосиновые лампы. Вот чертяка заводной! Мне, конечно, не до всего этого, но друга обижать не хочется. К тому же понимаю, что мужикам надо отвлечься. Разговариваю. Вернее слушаю щебетание того "воробышка". Я б лучше, честное слово, отдохнул с часочек. Казаков мигает, мол, что теряешься, пользуйся. Она рубаха — парень. Ничего человеческого ей не чуждо. Всё решено и обговорено. Я только отмахиваюсь. Отстань, на кой чёрт. Ребёнок совсем. Итак война, ещё и мы кобели подсунемся. "Не скажите, а страсть!" — хмыкает тот. "Страсть- пламя, огонь. А в пылающем огне мало что можно разглядеть", — нехотя говорю я и отворачиваюсь. Казаков, пуще ухмыляясь, уводит свою Галину, а мы с Катуковым, находясь, в идиотском положении вынуждены развлекать дам. Зачем мне это надо. Как я зол на Казакова. А Катуков, кажется, ничего. Смущаясь и неровно дыша, смотрит на старшину медицинской службы Катю. Жена его умерла до войны. Детей не было. Всё возможно. Я его понимаю, только мне пока терпится, обойдусь. Вспомнил, что пичужка поёт. Так-то лучше. Пусть поёт, я послушаю. Потом приятно поговорили. Разговор начинался в атмосфере доверия и взаимной симпатии. Я рассказывал про свою семью. Поговорил и на душе стало легче. Она в свою очередь поведала о своей учёбе в медицинском институте, об отце и матери. Рассказала о Москве. Я с натянутой улыбкой кивал. Словоохотливая барышня, даже по секрету о поклонниках. Через час задушевной беседы я знал о ней всё. А она поведала, мол, у неё такое чувство, что знает она меня всю жизнь… У меня слипались глаза, а я слушал о её подружках и студенческой жизни. Вот влип! Староват я для таких посиделок. Глаза слипаются. Виноват, не высыпаюсь. Чтоб не осоромиться покуривал у окна, стараясь выпускать дым в распахнутую форточку и получать в лицо порцию свежего воздуха. Это бодрило. Наконец-то вернулась сладкая парочка и избавила меня от такой незавидной участи. Мой "воробушек" тоже поднялся. Слава Богу! Казаков с Катуковым вышли их провожать. Если немцы не помешают, то я смогу отдохнуть. Но возвращается Козаков и начинает мне рассказывать, что это он для меня, между прочим, старается, чтоб я нормально себя чувствовал, ломаться и обделять себя вроде бы не к чему. Каждый человек себе не враг. Я, смеясь, отмахнулся. Понятно, что если Люлю найдётся, тащить её на фронт нельзя. Опасно. Да и Адусю не на кого оставить. С бабушками напряг. А война затянется на годы. Прикидывай не прикидывай, а выходить из положения как-то надо. Так что уламывать меня не надо, я сам всё понимаю. Те безотказные, что обслуживают всех и вся, не луч света в тёмном царстве. Значит, придётся искать женщину. Но не такую ж малолетку. Зачем же портить ей жизнь. Встретит на фронте какого-нибудь своего ровесника и устроит судьбу. Что же я старый хрыч поломаю ей и так несладкую юность. Люлю младше меня на 10 лет и то для меня девочка, а тут все 20 с хвостиком… Одним словом "воробушек". В общем, встретил я это предложение с опаской и явным неодобрением. Хотя мысль о том, что Рай открыт и в него меня собирались пустить без каких-либо условий, просто девушка дарила себя мне, понравилась и комфортно устроилась в моём мозгу. Правда было не совсем понятно — зачем ей это. Молода для таких дел вроде. Но мужик о таких глупостях долго не думает.
