Полина Федорова - Дороже титулов и злата
Антоан замолчал, не зная, что еще можно добавить.
— Что ж, Мечислав Феллицианович. Надо так надо. — Старушка поднялась с дивана, подошла к Голицыну. — Мы тоже вас полюбили, и будем за вас молиться. Счастливой дороги.
Она привстала на цыпочки, ухватила его за идеально завязанный галстук и потянула вниз. Антоан низко склонил голову, почувствовал прикосновение к своему лбу сухих, твердых губ.
— Храни вас Господь.
Повисла неловкая пауза. Бабенька смотрела на князя проницательными голубыми глазами, так похожими на глаза Грушеньки, и казалось, ждала его ухода. Молодой человек растерялся. Он полагал, что его начнут уговаривать остаться, приведут тысячу аргументов в пользу того, чтобы отложить или хотя бы задержать отъезд. А тут даже не поинтересовались, куда он направляется. Внутри стало как-то нехорошо и пусто, будто сквозняком потянуло.
— Э-э-э… вы что-то хотели сообщить мне? — чтобы некоторым образом сгладить неловкость спросил он.
— Теперь это не важно. Пустяки, — отмахнулась бабенька.
— Еще, пожалуйста, — не удержался Антоан, — передайте Аграфене Ниловне отдельный поклон.
— Передам пренепременно.
— Прощайте. — Антоан склонился над ручкой бабеньки и поцеловал ее.
— Прощайте, Мечислав Феллицианович.
— Я буду писать, — отчего-то добавил Голицын.
— Пишите. Мы будем рады любой весточке от вас.
Со странным ощущением нереальности происходящего Голицын вышел во двор, направился к конюшне, где около экипажа суетился преданный дядька Степан. К тому же начинал накрапывать противный моросящий дождик. Настроение и без того мрачное стремительно ухудшалось.
Антоан укрылся под навесом конюшни, бессмысленно и сердито уставившись на блестевший от влаги верх дорожного экипажа, как будто именно он стал виновником его отвратительного настроения. Где она? Неужели не слышала, как перетаскивали его багаж, не слышала всю эту суету в доме. Да из ее окна весь двор виден, как на ладони! Хотя, нет. Пусть. Так будет лучше. Он же сам решил избежать прощания с ней. Сам. Да, сам, но какая-то детская, беспомощная обида сжала его сердце. Рядом послышался шорох, затем прозвучал голос:
— Антон Николаевич, князь.
Он замер, чувствуя, что проваливается в темную пропасть. Кровь прилила к голове, дыхание разом пресеклось.
— Что же вы молчите, ваше сиятельство?
— Аграфена Ниловна. Грушенька… — Он повернул голову и едва разглядел в сумраке конюшни ее силуэт. — Вы…
— Решили уехать, не простившись? — Она шагнула ближе, и он увидел наполненные болью, ставшие такими родными глаза. — Такой смелый, бесстрашный человек. Чего вы испугались?
— Себя… вас… — неуверенно ответил Антоан. — Того, что было, что происходит сейчас и может еще случиться. Теперь вы знаете, что я не тот, за кого себя выдавал. Вот только откуда? — Он понимающе усмехнулся, перехватив взгляд Груши, скользнувший в сторону экипажа. — Понятно. Африканыч. Давно пора высечь этого доморощенного Эзопа.
— Вряд ли он испугается ваших угроз. Да вы никогда этого и не сделаете.
— Грушенька, — взглянул он ей прямо в глаза, — я не господин Марципанов. Я — князь Антоан Голицын. И вы меня совсем не знаете.
— Я знаю главное, — ответила она, твердо выдержав его взгляд.
— Что же? — приподнял темную бровь Антоан.
— Вас. Вы отважны до безрассудства, — начала перечислять она, невольно приблизившись к нему, — любите шуметь, но у вас доброе сердце, вы деликатны и внимательны к тем, кто слабее вас. Кроме того, вы азартны и в то же время склонны к созерцательности, а еще вы ранимы и скрываете это за бравадой, иногда даже за грубостью…
— Груша! Вслушайтесь в то, что вы говорите! Это же герой какого-нибудь слюнявого романа госпожи де Сталь! — возмутился Голицын. — Раскройте глаза! Я обманул вас и ваших родных. Я игрок, распутник, скандалист…
— Можете не беспокоить себя дальнейшим перечислением, — остановила его Груша, — и до нашей провинции доходили слухи о князе Антоане Голицыне. В Саратове любят судачить о земляках, а у вашей семьи в нашей губернии есть поместья. Все перечисленное мной и вами лишь две стороны одной медали: пылкий нрав и неумение его обуздывать.
— Не понимаю, отчего вы так яростно защищаете меня от меня самого? — заинтересовался вдруг Голицын.
— Оттого, что я… что вы… — Груша запнулась, щеки ее вспыхнули горячим румянцем. — Действительно, вряд ли это надо обсуждать сейчас. Ведь вы уезжаете. Прощайте, ваше сиятельство. Не поминайте лихом.
В глазах Аграфены блеснули слезы, но она только повыше приподняла голову и прошествовала мимо князя в сторону дома. Антоан смотрел на тоненькую фигурку, удалявшуюся от него, на хрупкие напряженные плечи, пушистую косу, что огнистой змейкой спускалась по спине хозяйки, покачиваясь при каждом ее движении, и понимал, что вот сейчас, в это мгновение, из его жизни уходит свет и тепло, надежда и вера, уходит будущее. С каждым ее шагом тьма и отчаяние все сильнее наваливались на князя. В эти роковые мгновения со стороны экипажа донеслось басовитое ворчание:
— Все беды от ентих англичан. То документы секретные стырют, то принцев Гамлетов напридумывают с их непонятками: быть, вишь, али не быть? Дело делать аль столбом стоять? Один такой стоял, стоял, думал-кумекал, да и просрал все свое Датское царство…
— Что ты несешь! Что несешь, паскудник! — нашел повод для взрыва Голицын.
— А чо? — вытаращил на него глаза Африканыч. — Я тут, енто, сам с собой гуторил, ваше сиятельство. Едем, что ли?
— Да погоди ты! — прорычал Антоан, стремительно бросаясь вслед за Грушей.
Она уже миновала середину двора, когда сильные руки схватили ее за плечи.
— Не уходи. Не оставляй меня, — горячо прошептал Голицын, зарывшись лицом в ее пушистые волосы. — Прошу тебя, стань моей… моей женой.
Она обернулась к нему, по ее лицу текли то ли слезы, то ли капли все усиливавшегося дождя.
— Мы не можем быть вместе, — всхлипнув, проговорила она. — Ты — князь, а я… — купеческая дочка. У нас нет будущего. Все твои знакомые отвернуться от тебя.
— У меня без тебя нет будущего, нет надежды. И плевать я хотел на то, что скажут другие. Одним скандалом больше, одним меньше. Я привык быть изгоем.
— Твои родные не примут меня, — продолжала упорствовать Груша.
— Они будут только счастливы, если я, наконец, угомонюсь. Мы будем жить в Озерках, — мечтательно проговорил он, — там большая усадьба, выстроенная еще моим дедом, огромная библиотека, чудесный парк, оранжереи, да и твои родные будут рядом. Ты станешь моей женой?
— Опасная роль, — прошептала Груша.
