Джоан Смит - Босоногая баронесса
– Где они? – спросила Лаура.
Ей пришло в голову, что они находятся в доме лорда Тальмана. Она сгорала от желания увидеть гравюры, но боялась, что Оливия заартачится и откажется пойти.
– Как, вы не знаете? Они в кабинете. Меня удивляет, что вы еще их не видели.
Лорд Тальман спокойно встал и подошел к Хайятту. Хайятт хмурился и, казалось, возражал, но Тальман уговаривал и, видимо, добился успеха. Он поманил Лауру, и она последовала за ним в кабинет.
– Вот, новая серия, „Из жизни Лондона“, – сказал Тальман.
На письменном столе из дуба лежала стопка листов в кожаном переплете. Лорд Тальман открыл переплет, и перед Лаурой предстала первая гравюра. Старый моряк сидел на краю пристани с устремленным на море взглядом. Ветхая шапчонка затемняла глаза, придавая его взору тайну.
– Картина была сделана на Блэкуэлльской пристани, там, где находятся доки Восточно-Индийской компании, – пояснил Тальман.
Высокие мачты кораблей вздымались в небо. Нависшие облака придавали гравюре угрюмый вид. Но взгляд Лауры дольше всего задержался на лице моряка. Несколькими штрихами Хайятт сумел передать приближение конца тяжелой жизни. Человек не выглядел хмурым, но был во власти смирения и воспоминаний о прошлом. Впечатление, возможно, создавала его поза сгорбленного человека с поникшими плечами.
Тальман перевернул страницу, и с нового листа Лауру приветствовал улыбающийся зеленщик с кочаном капусты в руках, который он только что снял со своей тачки. Этот был в расцвете сил и доволен своей судьбой. Лицо его было таким же круглым и бесхитростным, как и капуста в руках. То был типаж. Без труда угадывался его добродушный характер, казалось, вот-вот раздастся его хриплый смех.
Тальман переворачивал страницы, на которых мелькали образы почтальонов и мальчишек-посыльных, возниц и швей. Все изображенные люди принадлежали к низшим слоям общества.
Одна гравюра представляла двух уличных женщин. Молодая и хорошенькая явно только начинала продавать себя, а на шаг позади нее стояла всеми покинутая старая проститутка, доживающая последние дни своей собачьей жизни. Но в гравюре не было обвинения, в ней ощущалось сострадание, это, скорее, было сочувственное изучение характера.
Лауру потрясли работы Хайятта. Она представления не имела, насколько он серьезный художник.
– Я думала, он рисует только светских дам, – сказала она.
Тальман рассмеялся.
– Нет, те портреты в Сомерсет-Хаус он называет „отдыхом“ от работы. Его настоящая работа – вот она, здесь.
– Но почему он не выставляет гравюры? Тальман лишь пожал плечами.
– Не знаю. Возможно, он боится, что критики с ними обойдутся жестоко. Он не уверен в своих работах, излишне не уверен, по ним любой может увидеть, что он гений, новый Хогарт! Этот сериал составляет пару со „Сценами из сельской жизни“, о которых я уже упоминал. Тот изображает фермеров и пастухов, молочниц и конюхов, каждого в его обычном окружении и без идеализации, должен заметить, с бородавками и морщинами на лицах. И все-таки, он в них открывает какую-то строгую красоту!
Даже если его гравюры и не будут выставляться, коллекционеры все равно станут охотиться за ними.
– Мне хотелось бы взглянуть на „Сцены из сельской жизни“, – сказала Лаура, оглядываясь в поисках другого набора.
– Хайятт сказал мне, что Наследный Принц на прошлой неделе попросил их на копирование. Хайятт отослал ему те, что были здесь, хотя, конечно, довольно многие еще находятся у граверов. У меня дома есть комплект, если вы хотите взглянуть.
Лаура проявила вежливый интерес, и Тальман продолжал:
– Я надеялся, что вы с баронессой и, конечно, вашими компаньонками проведете уик-энд в Кастлфильде, имении моего отца. Оно недалеко от Лондона. На этот уик-энд мама назначила прием.
Он назвал некоторых видных гостей, среди них двух министров и нескольких пэров.
– Но возможно, я слишком затянул с приглашением. В течение всей недели я старался собрать всю свою решимость и пригласить баронессу, но она не слишком меня поощряет.
Лаура была взволнована. Она понимала, что это приглашение величайшая любезность, но знала также, что ни миссис Тремур, ни Оливия не посчитают его таковым.
– Звучит заманчиво, – сказала она. – Не думаю, чтобы у нас было запланировано что-либо серьезное на конец недели. Конечно, прежде чем принять приглашение, я должна поинтересоваться мнением миссис Тремур. Я попрошу ее письменно известить вас, хорошо?
– Может быть, мне поехать с вами и убедить ее? Договорились, что лорд Тальман заглянет к ним во второй половине дня.
– Простой уик-энд, ничего особенного, – добавил он, – обед, прием. У нас в Кастлфильде великолепные условия для верховой езды, и нет необходимости приводить своих лошадей, несколько скакунов стоят под дамским седлом.
Последнее предложение имело больше всего шансов выманить Оливию из Лондона. Она скучала по скачке сломя голову.
– Звучит заманчиво, – сказала Лаура.
Тальман, слегка склонив голову, добавил доверительным тоном:
– Пожалуйста, постарайтесь, если сможете, непременно уговорить баронессу. В Лондоне она так занята, что я редко могу побыть с ней рядом.
Открылась дверь, и показался лорд Хайятт.
– Портрет готов, – объявил он. Тальман с Лаурой встали.
– Я показал мисс Харвуд ваши гравюры, Хайятт, – сказал Тальман.
– Вряд ли мисс Харвуд это интересно, не следовало утомлять даму столь нудной чепухой, – произнес Хайятт, но при этом нерешительно взглянул на Лауру, пытаясь понять, понравились ли ей работы.
– Они… замечательны, – сказала Лаура, подыскивая нужное слово: „прекрасны“ казалось ей неуместным, хотя Хайятт сумел извлечь призрачную красоту из своих моделей и окружающей их обстановки.
– Они так непохожи на ваши светские портреты! Я и не думала, что вы работаете в таком жанре. Особенно мне понравилась гравюра с угрюмым старым моряком.
Она открыла переплет, чтобы вновь взглянуть на верхнюю гравюру.
– Я поговорю с баронессой об уик-энде, – сказал Тальман и вышел.
– Как у вас возник интерес к этой работе, лорд Хайятт? – спросила Лаура.
– Это моя первая любовь, точнее сказать, единственная, – ответил он. – Я начинал с этого. Когда были закончены „Сцены из сельской жизни, я приехал в Лондон и написал вот эту серию. Мама говорила мне, что я становлюсь странным, слоняясь по переулкам и трущобам города, мне следует больше общаться с людьми своего круга… Без кисти или карандаша в руке я несчастлив, и потому я начал рисовать то, что называю собственным образом человека, каким бы он ни был, этот образ, иногда мне кажется, что у меня очень мало общего с людьми моего круга. Они не видят реальности, не видят того, что происходит в стране и обеспечивает им, нам, привилегированный образ жизни.
