Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан
Но графиня слепо верила своему инстинкту, потому что он редко обманывал ее. Она воспользовалась первым удобным случаем, когда очутилась наедине с Шабо де Брионом в нише окна, и рассказала ему в общих чертах о своем затруднительном положении и желании написать мужу. Не говоря Бриону ни слова о доверии, которое он внушал ей, графиня прямо попросила его взять на себя отправку письма. Брион, как человек неиспорченный, был очень польщен ее доверием и, не задумываясь, обещал послать графу письмо, которое должна была передать ему Луизон.
С этой минуты графиня почувствовала себя довольной и счастливой; застенчивость ее окончательно исчезла, и она приняла деятельное участие в общем разговоре. Герцогиня не знала, радоваться ли такой перемене, потому что приписывала ее ухаживанию красивого Бонниве, чем разрушалась ее затаенная мечта, что графиня подчинится влиянию ее брата.
Когда общество разошлось и они остались вдвоем, Маргарита не могла скрыть своего неудовольствия и сказала графине:
– Если не ошибаюсь, красивые мужчины приводят вас в лучшее настроение духа, нежели умные.
– Разумеется! – возразила со смехом графиня. – Разве может что-нибудь производить на нас более приятное впечатление, чем красота!
Герцогиня тотчас заметила, что выразилась не совсем удачно, потому что все считали короля красивым и статным, и поспешила исправить свой промах.
– Мне хотелось бы знать, – сказала она, – неужели вы предпочитаете внешний лоск осмысленной красоте?
– Да, если вопрос идет о хорошем расположении духа. Но какое это может иметь значение сравнительно с тем впечатлением, которое может и должен произвести на нас человек на всю нашу жизнь. Я убеждена, что красавец никогда не в состоянии возбудить глубокой и прочной привязанности. Безупречная красота, которую изображают в картинах, производит на нас мимолетное впечатление; но если мы почувствуем склонность к человеку со своеобразной, хотя и некрасивой физиономией, то его образ навсегда запечатлевается в нашей душе.
Это объяснение еще менее показалось утешительным сестре короля, чем первое беззаботное восклицание графини, которая с этого вечера сделалась неразрешимой и вследствие этого еще более интересной загадкой для всего двора. Ее застенчивость исчезла и проявлялась только в те моменты, когда к ней подходил король. Но чем труднее и невозможнее казалась победа над загадочной молодой женщиной, тем сильнее волновался король и хотел добиться своей цели. В нем заговорила ревность прежде, чем явилась малейшая надежда на успех; и эта страсть была тем мучительнее для него, избалованного женщинами, что он никогда не испытывал ее прежде. Необдуманная фраза, сказанная им канцлеру Бюде сгоряча и не совсем искренне, относительно своего желания возвести на престол графиню Шатобриан, сделалась для него серьезным намерением. В случае неудачи он готов был дать и это обещание графине Шатобриан, хотя знал, что ее согласие на брак не будет ручательством привязанности к нему, а может быть вызвано стремлением занять высокое положение в свете.
Прошла неделя. В королевском дворце ничто не изменилось: все были убеждены, что Бонниве пользуется особенным расположением графини, потому что с ним она охотнее говорила, чем с другими, и ему чаще всех удавалось вызвать ее веселый смех. Что же касается Бриона, то он мог прямо упрекнуть ее в неблагодарности; она редко обращалась к нему с каким-нибудь замечанием и явно избегала сколько-нибудь серьезных и продолжительных разговоров с ним. Но со всеми художниками графиня была в наилучших отношениях; у нее самой были большие способности к живописи, она удачно копировала эскизы, которые попадались ей под руку. Ласкарис и Бюде знакомили ее с содержанием песен Гомера, и она целыми часами внимательно слушала их. Не менее интересовали ее рассказы старого грека об умственной и религиозной жизни древней Греции и пространные рассуждения Бюде, когда тот распространялся о церковной реформе, совершавшейся тогда в Германии и Швейцарии. Но если в этих случаях к ним подходил Клеман Маро и с комической важностью расспрашивал канцлера о спорных пунктах церковной реформы, то графиня сразу кончала серьезный разговор какой-нибудь шуткой и просила Маро научить ее французскому стихосложению или составлению девизов, которые были тогда в большой моде.
Однажды после обеда король неожиданно присоединился к кружку, образовавшемуся около молодой графини, и попросил позволения принять участие в общем разговоре. Графиня тотчас же сделалась молчаливой и сдержанной, так что король опять не мог убедиться, действительно ли она так талантлива и умна, как говорили его придворные. Но разве подобные соображения могут остановить влюбленного! Для короля они также не имели никакого значения, хотя он был убежден, что все уверения Бюде, Маро и других господ относительно необыкновенного ума графини не более как любезности, которые хотят оказать его гостье и красивой женщине. На этот раз он решил отложить всякое ухаживание и свел разговор на серьезные предметы, в надежде что графиня почувствует себя менее стесненной в его присутствии. Расчет оказался верным.
Франциск не чувствовал никакой склонности к ученым спорам и многостороннему исследованию предмета, но он обладал редким даром обобщения, благодаря которому рисовал перед своими слушателями величественную картину, иногда преувеличенную, но всегда полную ума и художественно выполненную в частностях. Слушая его, казалось, что не только Франция, но и вся Европа должна была получить по его инициативе совсем иной вид. Но, в сущности, все его широкие планы сводились к видоизменению старого; он не хотел радикального преобразования или уничтожения существующих порядков, и даже тот новый элемент, который он стремился внести в мир, он искал не в будущем, а в прошлой истории человечества, и преимущественно в средневековых традициях.
– Если бы вы знали, графиня, – сказал он в заключение своей речи, вставая с места и делая знак рукой, чтобы все удалились, – какую тяжелую борьбу мне приходится вести с рутиной! Ничто не подготовлено, и я теряю дорогое время на разные приготовления, нередко забывая свою главную задачу среди мелких повседневных забот. Около меня нет ни одного человека, который бы с любовью проводил мои планы, несмотря на препятствия, встречающиеся на пути, и поддержал бы меня в трудном деле управления государством.
– А ваша сестра? – возразила графиня, которая слушала короля с замиранием сердца, так как ей казалось, что она видит перед собой тот идеал мужской силы и всеобъемлющего ума, которому она поклонялась в душе. Только ему мог быть доступен широкий круг творческой деятельности, о которой он говорил с таким увлечением. Погруженная в новый мир, неожиданно открывшийся перед ней, она в первый раз не обратила внимания на то, что ее оставили наедине с королем.
