Евгения Марлитт - Огненная дева
– Такие речи в устах женщины для меня новы, я еще никогда их не слыхал, – сказал он. – Я охотно поверил бы тебе, Юлиана, будь ты поопытнее и годами десятью постарше.
Полунасмешливым, полупрезрительным взглядом окинул он свою галерею красавиц в оконной нише и остановил его на портрете первой жены.
– Лев еще не пробовал крови! – говорим мы обыкновенно слишком самонадеянной неопытности. – Кто знает, может быть, во многих из этих головок и были задатки добродетели, пока общество не увлекло их в свой водоворот, – продолжал он, указывая на ряды портретов. – Ты воспитывалась в институте и по возвращении домой видела – извини меня – падение рюдисдорфского величия… Ты не знаешь, какую неотразимую прелесть представляет жизнь. Когда-то графиня Трахенберг упивалась ею до пресыщения.
При намеке на расточительность матери Лиана вся вспыхнула.
– Что мне отвечать тебе, – возразила она тихо, – когда ты не хочешь верить, что у девушки может закалиться душа после поучительного примера?.. Позволь мне быть откровенной, как это подобает добрым друзьям, – продолжала она быстро и энергично. – Я, подобно тебе, предначертала себе план своей жизни и буду ему следовать. Прежде всего прошу тебя не класть более ничего в верхний ящик моего письменного стола, это золото наводит на меня несказанный страх, и к чему оно мне?
– И ты хочешь, чтобы я поверил тебе в этом, после того как ты только вчера заявляла мне свои права облачаться в горностай и уверяла, что сумеешь удержать их за собою?.. Где же ты хочешь щеголять? Ведь не в классной же комнате! При дворе, конечно, на паркетах дворца, а на это много надо – ты сама скоро убедишься в том. Придет время, когда ты сама попросишь меня увеличить сумму, получаемую тобою на булавки; вот эта, – он указал на портрет первой жены, – в совершенстве обладала таким талантом, приобретешь его и ты.
– Нет! – решительно воскликнула Лиана. – Никогда!.. А теперь позволь мне сказать в свое оправдание: да, я горжусь своими предками – они были честные и благородные люди из рода в род, и для меня ничего нет приятнее, как пробегать историю их жизни. Но ведь за их достоинства я не могу заставить уважать себя и никогда не похвалилась бы этим унаследованным мною блеском перед людьми, которые умеют правильно ценить всякое внешнее положение; но там, где являются гордость и большие претензии на богатое дворянство, – там я взываю к моим предкам.
Он с минуту стоял перед нею молча, скрестив руки на груди.
– Я желал бы спросить тебя: почему ты только тут, в Шенверте, показываешь мне эти глаза, Лиана? – медленно проговорил он.
Она с испугом отвела от него свои блестевшие одушевлением глаза.
– Могу я просить дать мне окончательное решение? – спросила она в замешательстве. – Могу ли я быть матерью Лео и его единственною наставницей и устроишь ли ты так, чтобы и гофмаршал не стеснял свободы моих действий?
– Трудно это будет, – ответил Майнау и провел рукою по лбу, – но это не помешает мне предоставить тебе полную власть… Посмотрим, кто в тебе победит – избранная ли тобою задача в жизни, со всеми ее темными сторонами, или дочь княжны Лютовиской?
– Благодарю тебя, Майнау, – сказала она почти с детской радостью, не заметив его последнего иронического замечания.
Он хотел было поцеловать у нее руку, но она отвернулась и быстро пошла к двери.
– Не надо этого: добрые товарищи и так поймут друг друга, – сказала она, оглянувшись на него с веселой улыбкой.
Глава 10
Лен приходилось теперь плохо, как она выражалась. При этом она склоняла голову и глубже втыкала роговой гребень в свою седую косу. Трудно ей было ладить с больной, которая очень волновалась, так как герцогиня аккуратно, каждый день, даже когда «Господь посылал с неба дождь», проезжала верхом мимо индийского домика… При дворе все были убеждены, что после внезапной женитьбы Майнау, «этого безумного поступка», отношения его при дворе изменятся и прежнее расположение заменится глубокою ненавистью, – вышло же совсем иначе. Приближенные поговаривали, что герцогиня, убедившись, что этот брак совершен в полном смысле по расчету, успокоилась, тем более что старый гофмаршал относился к нему враждебно и со временем надеялся расторгнуть его… Но чего никто не знал – это необъяснимых загадок женского сердца, одинаково присущих как сердцу аристократки, так и сердцу гризетки: никогда еще герцогиня не любила так глубоко и страстно гордого, красивого барона, как после данного ей ужасного урока, так жестоко уязвившего ее душу…
«Красноголовая», как называли придворные дамы новую госпожу Шенвертского замка, не могла возбудить ревности герцогини после того, как та при встрече успела всмотреться в ее лицо сквозь «монашескую вуаль» и не нашла в нем ничего привлекательного. Между тем как первая жена своими изящными туалетами, пикантностью и неутомимой жаждой к увеселениям всегда была любимою гостьей при дворе и лучшим украшением его салонов, второй жены своей Майнау даже не представлял ко двору.
Он по-прежнему по несколько дней живал один, как холостяк, в своем роскошном наемном отеле в столице и очень непринужденно говорил о своей предстоящей поездке на Восток… Все это убедило герцогиню, что женитьба утолила навсегда жажду мести пылкого барона и он оставался совершенно равнодушным к своей дальнейшей судьбе, орудию своей мести. Герцогиня начала опять ежедневно кататься верхом через Шенвертский парк, и всегда в очень веселом настроении.
По отъезде гувернантки из замка, что случилось через несколько дней после разговора Лианы с Майнау, придворный священник стал чаще обыкновенного наезжать сюда: он вызвался даже преподавать Лео закон Божий… Между дядей и Майнау произошла бурная сцена; прислуга утверждала, что, верно, от костыля летели щепки, так сильно стучал им гофмаршал по паркету; но горячность его была совершенно излишня, так как через полчаса спальня Лео была устроена рядом со спальней Лианы, и с этой минуты Лиана вступила во все права матери, и в доме все должны были строго признавать их за нею. Хотя люди в замке и поговаривали между собою, что гофмаршал терпеть не может молодой госпожи, а молодой барон совсем равнодушен к ней, но что в ней за десять шагов видна графиня – этого они отрицать не могли, а потому у них не хватало мужества отвечать ей невежливо. Сначала они, конечно, удивились, когда эта «вторая» вдруг неожиданно явилась перед ними, чтобы следить за «порядком», но они скоро привыкли к этой странности, когда даже всегда брюзгливая ключница беспрекословно отворила свои кладовые перед проницательными серыми глазами новой госпожи.
