Бейтс Болдуин - Воин султана
— Ты видел что-нибудь подобное? Это мой собственный хаммам. Чтобы ты знал: не во всяком доме Мекнеса есть своя ванная. Более того, можешь быть уверен, что другой такой нигде нет, потому что я взял идею из руин римского Волюбилиса — это четыре или пять лиг к северу отсюда — и приказал построить ванную по моим собственным чертежам. Раздевайся, полезай в воду и отдрайся хорошенько. Пока ты моешься, я заварю нам хорошего чайку и добавлю туда кое-чего покрепче.
Он успел принести мяты, чая и голову сахара, прежде чем заметил колебания Дика.
— В чем дело, парень? Что-нибудь не так? Поторопись, у нас не так уж много времени.
Дик потупился и указал на женщину.
— Прикажи ей уйти!
Клюни взглянул на старуху и разразился смехом.
— Ямина? Да брось ты! Это моя правая рука, и ей совершенно наплевать, в штанах ты или без штанов. Привыкай, здесь это дело обычное!
Было ясно, что он не собирается отсылать негритянку. Дик неохотно сбросил одежду, разулся и ступил в маслянистую теплую воду. Сначала он ежился, пытаясь прикрыться, но роскошное тепло овладело им, и он перестал обращать внимание на женщину, с наслаждением плескаясь и оттирая грязь. Ямина не обращала на него никакого внимания. Она ходила взад и вперед, принесла несколько чистых хаиков, которые, по-видимому, служили здесь и банными полотенцами, и простынями, и, одеждой для мужчин и женщин.
Тем временем Клюни Гленгарри заварил горячего ароматного чаю, а когда Ямина в очередной раз вышла, достал плоскую фляжку и добавил щедрую дозу янтарной жидкости.
— Давай, парень, пей! Это пойдет тебе на пользу!
Дик взял чашку и, осушив ее, сразу же узнал вкус отличного французского коньяка. Гленгарри наполнил свою чашку, крякнув, выпил и подмигнул.
— Мы знаем в этом толк! Ну, а теперь расскажи мне, парень, как ты угодил сюда?
После великолепной ванны и коньяка Дик расслабился и выложил свою историю — ту ее часть, которую считал возможным рассказывать. Когда он закончил, Клюни Гленгарри покачал головой.
— Да, — вымолвил он грустно, — то же, что и всегда. Признаюсь, я-то попал сюда по собственной воле, предложив свои услуги после того, как сражался не на той стороне в восьмом году при претенденте на трон. Мне повезло, что ветер дул в их сторону. Они не пытались убедить тебя принять мусульманство?
— Пытались! — мрачно ответил Дик и рассказал о Хафиде.
— И ты все равно отказался? Ты так убежден в правоте своей церкви?
Дик пожал плечами. Он не был особо религиозен и потратил немало долгих темных ночей, пытаясь как-нибудь объяснить себе все эти премудрости.
— Я никому не позволю вбивать это в меня! — воскликнул он.
— Узнаю шотландское упрямство! — вздохнул Гленгарри. — Но я не виню тебя. Я и сам думал так же. Давай-ка, вылезай из воды, надо растереть тебя маслом и бальзамами.
Дик послушно выкарабкался из ванны, занятый своими мыслями, растянулся на животе на кушетке и уставился на эль-Аббаса, озадаченно хмурясь.
— Я отказывался не из одного упрямства. Ты сам знаешь, что вероотступников не выкупают.
— Понимаю, куда ты клонишь!
Клюни кивнул, взял стакан мятного чая, протянул Дику и почти рассеянно хлопнул в ладоши.
— Но не думаю, что ты прав. На самом деле, прости мою дерзость, ты совсем не прав.
Кто-то вошел в комнату, но Дик не повернул головы, решив, что это Ямина. Он опустил голову на скрещенные руки и не шевельнулся, когда на спину ему налили немного теплого масла. Быстрые ловкие пальцы стали растирать и разминать усталые мышцы, и напряжение постепенно уходило из тела. Эта Ямина большая мастерица!
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
— Что? — воскликнул шотландец почти воинственно. — Я имею в виду, что это почти невозможно. Ты прекрасно знаешь, как редко пленникам удается добраться до родины, даже если их выкупают — скрюченных, измученных, постаревших раньше времени. Знаешь? Да? Тогда тебе известно и то, что большинство из них умирают в цепях или сходят с ума прежде, чем до них дойдет весть о выкупе.
— Но я молод и силен!
Дик поднял голову, вспомнив горячие объятия Эжени.
Клюни Гленгарри ехидно улыбнулся.
— С чем тебя и поздравляю, и, несомненно, есть причины, прибавляющие тебе мужества и сил. Но знаешь ли ты, что такое тюремная горячка? Ты видел мужчин — да, мужчин, таких же сильных и здоровых, как ты, сломленных ею? Думаешь, ты лучше их? Допустим, тебе удастся этого избежать, но вдруг ты покалечишься на работе? Ты же понимаешь, что на милосердие рассчитывать не придется! А разве тебе не доводилось видеть, как людей убивали и мучили за совершенно невинное слово или поступок — или просто потому, что они оказались слишком близко от сабли безумного мавра! Подумай об этом, парень, и ты поймешь, как мало, шансов прожить достаточно долго, чтобы произошло то, на что ты так надеешься!
Помимо воли Дик вздрогнул.
— Ну, в конце концов, я умру, и мне будет все равно!
— Вот-вот! Умрешь, и тебя не будет. Что ж, парень, это тоже способ бегства, по крайней мере, на него надежды больше, чем на выкуп.
Дик молчал, и Гленгарри продолжил:
— Пойми меня правильно. Я думаю, что людей, которые смогли бежать, еще меньше, чем тех, кого выкупили. Лучше, скажу тебе, быть живым мавром, чем мертвым христианином!
Дик закусил нижнюю губу и подумал об Эжени; ему даже казалось, что он чувствует нежное прикосновение ее рук. В словах его нового друга было много правды. Побеги случались нечасто. Он сказал себе, что, даже если и примет совет к сведению, никогда не оставит надежды бежать к ней. С тех пор, как, проснувшись, Дик обнаружил себя на борту «Единорога», и, пройдя по всем кругам ужаса, страданий и рабства, единственным, что он хранил в своем сердце, что давало ему силы, были мысли, воспоминания, мечты о ней. Днем ему казалось, что Эжени стоит рядом с ним, шепча слова ободрения, по ночам снилось, что она лежит в его объятиях.
Нет! Дик сказал себе, что отречется от своей веры только ради того, чтобы уцелеть и сохранить возможность побега; чтобы не умереть в оковах и не потерять рассудок от ужаса, как случалось слишком со многими. Если он и отречется, то лишь внешне. Это будет просто военная хитрость, не больше!
Голос Клюни вмешался в его мысли:
— Переворачивайся! Переворачивайся — тебя надо обработать с другой стороны.
Спохватившись, Дик внезапно осознал, что его спину и бока разминала и пощипывала не единственная пара рук. Он почти вскочил и оказался лицом к лицу с ними. Стоя на коленях, юноша скрючился, судорожно озираясь в поисках чего-либо, чтобы прикрыться. Конечно, Ямина тоже была здесь, и именно она огромной, похожей на кувалду, рукой с неожиданной силой толкнула его, заставив снова лечь на спину. Но двое других… Он захлопал глазами, задохнулся и залился краской смущения с головы до пят, потому что это были высокие красивые девицы с озорным блеском в глазах и насмешливыми улыбками на алых губках. Одна из них, со щеками и кожей нежнейшего тона топленых сливок и глазами, черными как ночь, явно имела среди предков жителей Сахары. А другая, с чуть оливковой кожей, золотисто-зелеными глазами и крупными белыми зубами, была чистокровной берберкой.
