Патриция Филлипс - Соблазненная роза
Розамунда чуть покусывала его мочку и готова была умереть от переполнявшей ее нежности.
— Ах, Гарри, я тебя люблю, всем сердцем люблю, — шепотом призналась она, прижимаясь губами к его твердому подбородку и пробуя на вкус его горячую, с терпким ароматом мужества кожу.
— Иди ко мне. Яви мне свою любовь, — снова потребовал он, обхватывая ладонями ее груди, сжимая их и поглаживая, — у Розамунды закружилась голова…
Горячее бремя, покоившееся между ее ног, давило все сильнее. Повинуясь ему, она расслабилась, раскинулась шире, готовая принять его… она совсем обезумела от поцелуев Генри, от его хриплого горячечного шепота. Невероятная боль вдруг пронзила ее пах, — боль, от которой у нее брызнули слезы, — Генри торил путь в заветную девичью сокровищницу. Жгучая боль стала еще острее, но тут к ней добавилось не менее острое наслаждение — тело Розамунды содрогалось. Обхватив ногами бедра Генри, она с готовностью повиновалась… когда он приподнял ее бедра — чтобы глубже в нее войти. Розамунду охватило пламя. Поцелуи его стали не такими свирепыми, из губ Генри она пила теперь влагу неутолимого его желания, и оно тут же заставило ее забыть о причиненной ей только что боли. Он все крепче вжимал ее в перины — пока наконец окончательно ею не овладел, устремившись на крыльях страсти к полному слиянию их душ и тел.
Розамунда забыла обо всем на свете, в эти минуты для нее существовал лишь этот, пронизывающий ее наслаждением мужчина, погружающий ее все глубже в огненную бездну. Ее тело затрепетало от пика блаженства, но потом, сквозь пелену сладкого забытья, она вновь ощутила его — успокаивающие уже поцелуи и ласковые поглаживания.
Похожий на взрыв последний всплеск страсти повлек за собой совсем иное наслаждение — чувство удовлетворенности. Не выпуская Генри из объятий, она вспомнила, кто она и с кем лежит в этой огромной кровати. Острота пережитого наслаждения ошеломила ее. Она часто пыталась вообразить себе это слияние, но и подумать не могла, что ее ждет такое.
Он сцеловывал слезы с ее ресниц — Розамунда доверчиво к нему прижалась.
— Как же я тебя люблю, — прошептала она, чувствуя, что в душе ее не осталось места ни для чего, кроме любви к этому мужчине.
В ответ он поцеловал ее еще нежнее, но про свою любовь ничего не сказал: не хотел лгать. Она не сразу поняла причину его молчаливости — только когда окончательно оправилась от свершившегося. А поняв, никак уже не могла не думать об этом. Это открытие немного омрачило ее счастье. Вдруг почувствовав себя разоблаченной, она стала искать среди складок покрывала сорванную им маску. Однако Генри успел ее опередить и зашвырнул свою находку в дальний угол спальни.
— Нет, больше ты от меня не спрячешься. Я хочу видеть твое лицо — я долго терпел. Ах, Джейн. Как я благодарен тебе, моя прелестница. Никто еще не дарил мне подобного наслаждения. Обещай, что ты снова придешь ко мне, и очень скоро. Я не хочу тебя потерять. Твой муж — сущий болван, разве можно хоть на миг отпускать от себя такую женщину.
Его шутливость, вполне уместная в эту минуту, ранила ее сердце: от ее хрупкого счастья не осталось и следа. Как быстро к нему вернулась обычная его, принятая у дворян, повадка, а она разлеглась тут и все страдает о том, что не смогла устоять перед этим щеголем. И слабость-то в ногах, и голова-то кружится, а ему трын-трава: будто не произошло ничего особенного… Когда он встал с постели, Розамунду стали душить слезы разочарования. Ну и подшутила над ней судьба: возлюбленный так ласкал ее да нежил, и сам открылся ей до последней жилочки, а теперь выходит, что он вовсе ее не любит!
Он поспешил к стоявшему в изголовье сундучку, и Розамунда с ужасом поняла, что он пытается зажечь свечу. Очаг в комнате не был затоплен, — стало быть, ему придется высекать огонь из трутницы. Розамунда, затаившись, ждала, когда вспыхнет свет и Генри узнает, кто она такая, и это ожидание было безрадостным…
Розамунда услышала ликующий вопль: Генри высек искру и сумел запалить фитилек свечи.
— Да будет свет! — с дурашливой торжественностью объявил он и направился с серебряным, о нескольких свечечках, подсвечником к кровати.
— Наконец-то я сподоблюсь великой милости — увидеть ваше личико, мистрис Джейн. Но начать это пиршество для глаз дозвольте с вашего соблазнительного тела.
Он направил трепещущий теплый свет ей на ноги, потом медленно повел руку вверх — к бедрам, затем еще выше. Полные груди были до того прелестны, что Генри, не удержавшись, стал их ласкать — наконец-то он увидел эти две безупречные сферы, чудо из чудес, которое столь услужливо рисовало ему воспаленное воображение…
Розамунда приметила, что он успел одеться. Правда, дублет и рубашка оставались распахнутыми, но панталоны зашнурованы и гульфик в полном порядке. С грудей он переместил свет на роскошные разметавшиеся по всей подушке волосы, явно оттягивая момент узнавания.
— Ты прекрасна, Джейн. Истинная богиня. От головы до кончиков пальцев. Где же ты пряталась от меня так долго? — прошептал он, взяв в пригоршню густые шелковистые пряди и целуя их. — А теперь, моя милая, открой мне последнюю свою тайну, — вскричал он, выше поднимая серебряный подсвечник.
Яркий свет полоснул по глазам Розамунды, и она зажмурилась. Желтые беспощадные блики плясали на ее лице, не давая разглядеть Генри — он оставался в тени. Но она услышала, как у него перехватило дыхание…
— Всемилостивый Боже, отведи от меня это наваждение, скажи, что я брежу… — простонал он, замерев. — Ты не Джейн… Ты… ты…
— Розамунда, — выдохнула она, слизывая с губ слезы, — твоя будущая жена.
Услышав ее лепет, Генри рассвирепел — глаза его метали молнии.
— Это невероятно. Но почему? Отвечай мне — почему? — Ухватив ее за волосы, он заставил ее сесть и швырнул ей скомканное платье: — Прикройся. Или тебе неведома приличествующая женщине стыдливость?
Ошеломленная Розамунда словно его не слышала, глядя на него, как зачарованная. Куда подевался ее пылкий возлюбленный, явившийся прямо из грез?
— Чем же я так тебя прогневала? — прошептала она наконец, облизнув соленые губы.
— Да тем, что ты теперь лишена невинности! — в бешенстве прокричал он.
— Но ты ведь мой муж. Все равно завтра наша свадьба. Стоит ли так убиваться из-за одного денечка?
— Ты же обманула меня! Одурачила, внушила, будто ты… это не ты… — Его голос дрожал от злости, и слова находились с трудом. — Моя жена! Нет, просто неслыханно. Соблазнить собственную невесту! О Господи, это дорогого стоит. — Тут до него дошла наконец вся нелепость свершившегося, и он расхохотался, как безумный, и даже вынужден был присесть на край кровати, сотрясая ее своим горьким хохотом.
