Натали Питерс - Опасное окружение
Я свирепела.
– Может быть, тебе платят англичане? Тогда все становится на свои места.
– Может быть.
– Ты просто невыносима! Я начинаю думать, что ты устроила весь этот маскарад просто ради смеха, а на самом деле ты обожаешь Наполеона, считая его величайшим человеком всех времен и народов.
– По моему скромному разумению, – протянул Гарт, – Наполеон не более чем выскочка с наклонностями диктатора, мечтающий о том, чтобы имя его попало в книжки по истории. Однако ему не следует заглядываться на Новый Свет, пока он еще не до конца разделался со Старым.
– Ага! Значит, ты признаешь, что шпионил!
– Вовсе нет. Я только высказал свое мнение. Кстати, я заметил, что твой дядя тоже не питает особой любви к своему императору.
– Дядя Тео был знаком с Наполеоном Бонапартом еще с тех пор, как они с моим отцом были кадетами. А когда Наполеон стал первым консулом, он сделал отца генералом. Дядя Тео считал его слишком самонадеянным для своего возраста. Но Наполеон говорил, что всех великих людей считали выскочками, включая Александра Македонского и Цезаря. Дядя Тео так и не смог оправиться после революции. Вот почему мы так бедны.
Гарт усмехнулся.
– Бедны, потому что Наполеон – выскочка?
– Нет, из-за революции, – нетерпеливо пояснила я. – Большая часть владений Лесконфлеров была конфискована, но отец дяди Тео сумел спрятать фамильные сокровища до лучших времен. Тео говорил, что Наполеон пришел к власти, ступая по костям лучших и благороднейших семейств Франции. Он, по мнению дядюшки, намеренно создал хаос в стране, так как понимал: тот, кто восстановит спокойствие, будет считаться великим правителем.
– Твой дядя весьма разумный человек, – согласился Гарт.
– Совершенно верно. Но все же скажи: кто ты? Ведь я не смогу выдать тебя сейчас, посреди океана. Почему ты не расскажешь мне правду?
Гарт безразлично пожал плечами.
– Потому что это не касается ни тебя, ни кого другого.
Я топала ногами, кричала, умоляла, но все тщетно, больше мне ничего не удалось добиться. Он оказался крепким орешком.
Наш корабль стоял у берегов Африки примерно два месяца. Наконец капитан счел, что у него достаточно невольников. Обещанные султаном несколько сотен рабов прибыли за пару дней до отплытия и были переправлены в и так уже переполненный трюм.
Гарт запретил мне и близко подходить к люку, ведущему в трюм, но как-то раз стоны снизу чуть не свели меня с ума, и я решилась посмотреть своими глазами на то, что там происходит. Обычно люк охранялся, но на этот раз поблизости никого не было. Я не без труда отодвинула тяжелую крышку и спустила вниз короткую лестницу.
В нос мне ударила жуткая вонь, послышались звон цепей, мольбы и стоны. Глаза мои понемногу привыкли к темноте, и я разглядела Преисподнюю, в которой оказалась. Я медленно шла в узком проходе между нагромождениями человеческих тел справа и слева от меня. Невольники теснились на нарах, словно уродцы в каком-то чудовищном магазине, не в силах не то что встать – даже повернуться. Там, где едва хватало места для одного, помещались пять человек. Женщин и мужчин держали отдельно, и, поскольку женщины меньше мужчин, их «умяли» на нарах еще плотнее. Один раз в день несчастных небольшими группами выводили на палубу подышать воздухом и поесть. Рабов кормили насильно, словно гусей, приговоренных к закланию. Эти короткие прогулки были единственным просветом в их страшной жизни, оставшиеся двадцать три с половиной часа в сутки они должны были лежать в вонючем трюме, задыхаясь и медленно умирая.
Я медленно шла по этому коридору смерти, чувствуя, как ком поднимается в горле. Только сейчас я заметила, что иду по вонючей грязи, которая была не чем иным, как человеческими экскрементами. Нога моя наступила на что-то, похожее на балку или брус. Нагнувшись, я нащупала человеческую ногу, окоченевшую и холодную. Слабо заплакал младенец.
Капитан сказал, что взял на борт четыреста чернокожих. Четыреста человек в помещении размером с библиотеку дяди Тео. Еще он сказал, что и две сотни принесут достаточно выгоды. Это чудовище запланировало гибель половины от голода, тесноты и болезней. Каждый день матросы сбрасывали в море новые трупы.
Стон, звучавший громче других, достиг моих ушей. Не сразу я узнала свой голос. Я поняла, что если не уйду из этого ада немедленно, то сойду с ума. Я повернула назад и, шлепая по вонючей трясине, бросилась к выходу, повторяя молитвы, те самые молитвы, что не произносила с тех пор, как была ребенком. И вдруг я услышала, как захлопнулась крышка люка. Я оказалась в полной темноте. Нащупав лестницу, я полезла наверх, но корабль качало, я потеряла равновесие и полетела вниз, на груды тел. Ко мне потянулись руки, несчастные хватали меня за одежду, за лицо, молили о спасении, о воздухе, о свете, о свободе. Я отчаянно закричала, стараясь нащупать лестницу. Наконец я добралась до люка и принялась стучать, сбивая костяшки пальцев о грубое дно крышки.
Наконец мне открыли, и грубые руки вытащили меня наверх.
– Как вам понравилось в трюме, мадам? – ехидно поинтересовался капитан Фоулер. – Я уже решил было посадить вас на цепь с остальными, раз они вам так нравятся. Несносная баба, повсюду сующая нос! – И он грубо отшвырнул меня.
Я упала, но знакомые сильные руки помогли мне подняться.
– Пойдем, Элиза. Нам пора в каюту.
Я взглянула Гарту в лицо.
– Ужасно, ужасно, – бормотала я как безумная. – Хуже, чем с животными, Гарт. Они живут как свиньи в клетке, только хуже, много хуже. Кошмар.
– Ради Бога, Мак-Клелланд, если я еще раз увижу эту стерву поблизости, я выпорю вас обоих. Чтобы я ее не видел, понял? В следующий раз я брошу ее в трюм и буду держать там до самой Ямайки.
– Пойдем, Элиза. – И Гарт потащил меня за собой. В каюте он раздел меня донага и вымыл с головы до ног горячей водой с грубым мылом. Я стояла, поеживаясь, посреди комнаты, пока он скреб мою кожу и намыливал голову, изгоняя тлетворный запах разложения с волос и тела.
– Ну почему ты не можешь противостоять ему? – повторяла я сквозь слезы. – Почему ты всегда на его стороне? Тебе надо спуститься в трюм, Гарт, и посмотреть самому, что сделал этот негодяй Фоулер. То, что он сотворил, позорит человеческий род! Я представить не могла, что человек может так обходиться с себе подобными!
– Попридержи язык, Элиза, – оборвал меня Гарт. – Во имя всего святого, ты можешь помолчать?
Мгновение я смотрела на него молча, а потом разразилась потоком слез. Гарт достал мою ночную рубашку и помог просунуть руки в рукава.
– Если ты сейчас же не успокоишься, я вынужден буду тебя ударить.
– Ты… ты не посмеешь!
