Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини
«Господи, дай мне сил всё это пережить!», мысленно взмолилась Сашенька, и, закрыв глаза, вновь принялась плакать.
А Мишель тем временем вышел из подъезда, с тяжёлым чувством на душе, и с гнетущим ощущением того, что он только что совершил самую большую в своей жизни ошибку.
«Ещё немного, и всё закончится», подумал Мишель в тщетной попытке себя успокоить. А взгляд его всё же предательски скользнул по окнам третьего этажа, выходящего как раз на эту сторону улицы — он как будто до последнего надеялся увидеть там знакомый силуэт. Но, увы, занавеси были недвижимы, и это лишь усилило горькое чувство отчаяния.
«А что, если это и впрямь была та самая любовь, которая случается один раз в жизни?», спросил он самого себя, непроизвольно коснувшись груди, где вот уже которую минуту противно ныло и побаливало.
Любовь… слишком мало знал он о таких прекрасных чувствах, и наивно полагал, что сможет справиться с ним, как до этого справлялся со всеми своими бедами. Была бы рядом его матушка, она, непременно, рассказала бы ему, как сильно он заблуждался, но в том-то вся и беда, что Юлии Николаевны не было, и сыну своему она ничем не могла помочь.
Мишель посмотрел на часы, показывающие без четверти два, и подумал, что неплохо бы поторопиться — они с Антоном Голицыным договорились встретиться в половине третьего на вокзале, нехорошо было заставлять его ждать.
В последний раз бросив взгляд на заветные окна, Мишель тяжело вздохнул. И ушёл, чтобы никогда уже не вернуться.
Глава 35. Вера
— Ишь, чего удумали! За моей спиной! Без соответствующего разрешения! — С каждой секундой Викентий Иннокентьевич распалялся всё сильнее и сильнее, и это, определённо, был самый неподходящий момент для того, чтобы подойти поздороваться, но Саша всё равно вошла в его кабинет. Сваливать общую вину на одну Воробьёву ей не хотелось, в конце концов, если бы не её помощь, Марина Викторовна ни за что не пошла бы на такой риск! — Чёрт возьми, да кем ты себя возомнила, Марина?! Мало тебе было того случая с Некрасовой? Думала, что спасаешь, а сама едва не угодила под суд! Бросить надо было этого Владимирцева к чёртовой матери, бросить, и пускай вертится, как хочет! Вознесенская богадельня в Новой слободе давным-давно по нему плачет, я уже и о месте для него позаботился, а ты?! Что делаешь ты?!
— Дала ему новую жизнь, и возможность встать на ноги, — ответила Александра, осторожно закрыв за собой дверь. Марина с Викентием обернулись на неё, не ожидав, что их прервут в такой момент, и оба нахмурились с неодобрением.
— Саша, ты чертовски не вовремя, — произнесла мадам Воробьёва не без намёка, но Сашу её предупреждение не испугало.
Ей теперь было уже всё равно, и ни Викентия Иннокентьевича, ни возможных последствий она не боялась, свято убеждённая, что самое страшное в её жизни уже произошло, и терять ей больше нечего. К тому же, её пациентка, старушка Никифорова, уже умерла, а значит, Сашенька провалила свой вступительный экзамен, и ни о какой дальнейшей практике речи идти не может, Воробьёв достаточно понятно ей это объяснил в самом начале. Вытянуть из безнадёжности Владимирцева — это самое большое, на что Саша могла рассчитывать перед уходом, и когда стало ясно, что офицер будет жить, она вздохнула с облегчением и готова была к любому наказанию за своё самоуправство.
— Ага! — Провозгласил Викентий, заприметив новую жертву. — Ещё одна! Неблагодарная девчонка! Я дал тебе возможность проявить себя, а чем ты отплатила мне за мою доброту?! Да если бы он умер во время операции, уже сегодня нас всех увезли бы отсюда под конвоем!
— Не смей повышать на неё голос, — спокойно, не в пример мужу, сказала Марина Викторовна, и вновь с недовольством посмотрела на Сашу. Взгляд этот призывал немедленно отступить, уйти подальше от разъярённого Викентия, пока не случилось непоправимого, но Саша будто бы и не понимала этих намёков. Или не хотела понимать.
— Ты же не думаешь, Александра, что после вашего заговора я оставлю тебя в больнице хотя бы на минуту?! — До того грозно спросил Воробьёв, что Саша испугалась бы — неминуемо испугалась бы! — если б только не это пугающее хладнокровное безразличие к окружающему миру, в которое она погрузилась после ухода Мишеля.
Ей, действительно, было уже всё равно.
А ведь совсем недавно она рухнула бы на колени перед Воробьёвым, и умоляла бы разрешить ей остаться! Сейчас же лишь усмехнулась в ответ, и ответила устало:
— Викентий Иннокентьевич, оставьте этот фарс. Можете не притворяться, мне давно известна правда. Я слышала ваш разговор с Гордеевым той ночью, и прекрасно знаю, что моя практика под вашим началом в любом случае не продлилась бы долго. — Когда она сказала это, Марина Воробьёва вопросительно посмотрела на мужа, но Викентий Иннокентьевич оправдываться не поспешил, правда, в лице изменился. — Вам нужен был повод, чтобы отказать мне в стажировке? Что ж, я вам его дала. Вот только, знаете что? Я об этом ничуть не жалею! Если ценой спасённой жизни стала моя докторская карьера — я готова заплатить дважды. И я ничем не побоялась бы ради этого рискнуть!
— Вы его едва не убили! — Воскликнул Викентий Иннокентьевич, уже и не знающий, к чему придраться. А ещё он чувствовал себя не лучшим образом, понимая, что разоблачён, и ему стыдно было смотреть в глаза собственной жене. А Марина, как на грех, только на него и глядела, прямо взгляда не отводила, отчаянно желая услышать объяснения!
— Не убили же, — хмыкнула она с напускным безразличием, и повела плечом. — Более того, через месяц я разрешу ему вставать, и мы с тобой, Саша, ещё понаблюдаем за его первыми шагами!
— Саши к тому времени здесь уже не будет! — Отрезал Воробьёв, всё ещё помнивший об обещании, данном министру.
— Отчего же не будет? — С улыбкой спросила Александра. — Разве мне что-то мешает прийти с визитом к своему хорошему другу?
— О, боже мой… — Простонал Воробьёв, и отмахнулся. И, без малейших церемоний, указал ей на дверь. — Я прошу вас немедленно покинуть мой кабинет, мадемуазель Тихонова! Вы меня разочаровали, и не оправдали возложенных на вас надежд!
Ах, вот как мы заговорили? Саша наигранно улыбнулась ему, кивнула послушно, и начала медленно расстёгивать пуговицы на своём больничном халате. Движения её были неспешны и плавны, она никуда не торопилась, и, похоже, и впрямь не испытывала из-за этого инцидента ни малейшего беспокойства. Воробьёв с некоторым недоумением наблюдал за тем, как она снимает с себя больничный халат, и как осторожно вешает его на крючок, прибитый к двери. По правде говоря, он ожидал другой реакции — слёз и истерик, с мольбами о снисхождении это как минимум! Но, конечно же, это даже хорошо, что она так спокойна — Викентий Иннокентьевич женских слёз не переносил, а уж видеть плачущей дочь своего лучшего друга не желал тем более.
