А. Айнгорн - Огненная лилия
Они еще спорили некоторое время, но напрасно. Губернатор не хотел, чтоб Онор присоединялась к его отряду.
— Но хоть письмо они могут прихватить с собой? — устало спросила Онор, отчаявшись добиться своего.
— Конечно, дорогая моя, — он облегченно вздохнул.
— Хорошо. Я напишу записку капитану, которого я наняла. Пусть заканчивает ремонт без меня. Хорошо хоть, я заплатила ему полсуммы, — горькая улыбка тронула ее губы.
Так она осталась жить в форте. В сущности, для нее мало что изменилось. Здесь она тоже была чужой.. Офицерские жены косились на нее неодобрительно. Губернаторша вела себя так, будто от нее можно было подхватить заразную болезнь. Онор злило подобное отношение. Наконец, она сорвалась.
Мадам Буатель-Лерак бросала на нее многозначительные взгляды, бесцеремонно явившись к ней в комнату, когда она одевалась. Онор, сжав зубы, продолжала перед зеркалом оправлять на себе платье, которое было ей велико.
— Вы не беременны, милочка? — вдруг услышала она вопрос и просто застыла. Она не сразу поняла намек и смотрела на губернаторшу в недоумении. Потом до нее дошло.
— Что вы имеете в виду? — сухо спросила она. — И с чего вы, собственно, взяли подобную чушь? — она задыхалась от гнева.
Губернаторша изобразила на лице сочувствие.
— Бедняжка! Вам, должно быть, чего только не пришлось пережить в плену у этих варваров, этих дикарей.
Онор передернуло. Ее переполняло отвращение.
— Знаете, мадам, за все то время, что я пробыла в плену, никто из этих дикарей ни разу не позволил себе нескромного взгляда, уж не говоря о том, чтобы шлепнуть меня по заду. А вот ваш супруг умудрился сделать это дважды в первый же день моего пребывания в форте.
Губернаторша покраснела. Но хоть злые слова Онор закрыли ей рот, все равно, каждый в форте продолжал строить свои предположения о жизни Онор в плену. Она знала об этом, и ничего не могла поделать. Ей оставалось лишь ждать перемирия, чтобы наконец беспрепятственно уехать.
Онор-Мари была ужасно одинока в форте, и большим удовольствием для нее было увидеть знакомое лицо. Как-то утром, спустившись во двор, она натолкнулась на отца Мерсо.
— Вы здесь, отец? Рада вас видеть. Спасибо, что выручили меня!
Он помолчал. Странная нерешительность прозвучала в голосе духовного пастыря, словно он сомневался в том, что собирается сказать.
— Я и правда, кажется, помог вам, дочь моя. Но… Должен сказать, я надеялся, что вы ограничитесь побегом. А вы-таки устроили резню. Погибли ваши соотечественники.
— Но, отец, мне тоже жаль. Я не думала, что они пострадают. Я специально выбрала день, когда индейцы ушли на охоту. Но эти дикари такие хитрые… Вы сердитесь?
— Что вы? Вспомните о моем сане! Я, конечно же, не сержусь.
— Хотелось бы поговорить с вами, отец.
— Исповедаться? — быстро спросил он.
Она нервно повела плечами. Что за дикая мысль?!
— Если возможно, просто поговорить.
— Заходите в часовню, дочь моя, — он сделал приглашающий жест и зашел в деревянную постройку, лишь отдаленно напоминающую храм. Там царили сырость и строгий полумрак. Четыре ряда угловатых лавок загораживали проход к кафедре проповедника. Мерсо прикрыл за собой дверь и присел на лавку.
— Присядьте, дочь моя. Итак, вас что-то тревожит?
— Да, — выпалила она. Он предложил рассказать поподробнее. Онор продолжила. — Проблема в том, что я застряла здесь точно так же, как застряла в индейском поселке! Лерак не отпускает меня. Не хочет помочь!
Может быть, он послушает вас? Вы все же носите духовный сан.
Мерсо схватился за голову.
— Дочь моя! Что я слышу? Нет, вам непременно нужно придти на исповедь.
А пока мы беседуем неофициально, скажу вам одно. Боритесь с эгоизмом, что пожирает ваше сердце! Боритесь, и да поможет вам бог. Как вам не совестно?
Военное время, кругом обозленные воинственные племена язычников! А вы думаете лишь о себе. Вы хотите подвергнуть опасности жизнь десятков людей лишь потому, что вам не терпится вернуться к вашей суетной жизни.
— Что же вы предлагаете? Война кончится не завтра. Что же, мне еще полгода сидеть в этой дыре и, что, молиться целыми днями? Так же можно с ума сойти.
— Ниспошли мне терпения, Всевышний! Почему, собственно, нет? Разве не нужно вознести благодарственную молитву за ваше спасение от ужасной участи? Разве не вы твердили, что вашему целомудрию и вашей вере угрожает опасность? Так она миновала! Благодарите же Бога!
— Я благодарю. Но охотнее я бы благодарила его дома, далеко от этих ужасов, от стрел, скальпов, ружей! Мне просто тяжело здесь. Меня здесь невзлюбили.
— Возможно, вы дали повод, Онор-Мари. Ничего, что я вас так называю?
Возможно, вы слишком кичились перед ними вашим титулом, вашими деньгами.
Вы заставили этих людей завидовать вам, а потом стали искать их доброжелательного отношения.
Отчасти он был прав. Но Онор не смогла бы этого признать.
— Но они сразу отнеслись ко мне враждебно! Они смотрят на меня, как на прокаженную! Словно я не в плену была, а бог весть чем занималась! — выкрикнула она со злостью. — Как будто я там, по меньшей мере, переспала со всем их племенем! Подумать только!
Он как-то неловко молчал, пряча глаза.
— Я не осуждал бы их, Онор-Мари. Я сам видел вас в плену, и, позвольте заметить, вы не производили впечатления замученной жертвы. Вы, помнится, пропадали целыми днями в лесу вместе с тем язычником. О, не обижайтесь, Онор-Мари! Я не хотел сказать, что я так думаю. Но ведь мог бы подумать, не так ли? Я все понимаю. Но люди, незнакомые с нравами племен, могут решить…
Она яростно топнула ногой.
— Хоть вы не повторяйте всю эту чушь, отец! Я всего лишь хотела выжить! Неужели трудно понять? Они хотели, чтобы я учила их язык?
Пожалуйста. Их обычаи? Ради Бога. Все что угодно, пока они меня не трогали. Красный Волк не подарок, но он нормальный человек, который слушает тебя прежде, чем опустить тебе на голову свой томагавк. А вы все сначала судите, не давая вставить и полслова!
— Онор-Мари, дочь моя! Мы не безгрешны, но все мы молимся, чтобы нам простили наши прегрешения и наставили на истинный путь. Молитесь и вы.
Возможно, и краснокожие услышат слова истинной веры и станут на праведный путь. Пусть не теперь. Пусть через долгие годы. Простите тем, кто неверно понял вас. Смирение оценят. Но не замыкайтесь в своем гневе и обиде. Это не угодно Богу, и неприятно людям. Хорошо?
— Да, отец Мерсо, — она была глубоко разочарована разговором. Не в общих фразах она нуждалась, а в реальной помощи. А помощи от отца ждать не приходилось. Она медленно брела по двору. «Мой эгоизм? — спрашивала она себя. — Неужели это так уж грешно, любить себя и заботиться о себе? Такой ли уж эгоизм стремиться жить нормальной привычной жизнью? Я прошла столь долгий путь, я достигла того, о чем мечтала. И на моем пути стоит лишь самодовольный губернатор захолустной провинции. Смешно! Боже, как же мне выбраться отсюда? И не через год, а теперь же. Может, индейцы вообще сожгут этот чертов форт, в отместку за их лагерь?»
