Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф
Я плохо спал и в ту ночь, и в следующие. Мне снилась моя «женщина», она ходила по верхним этажам Торнфилд-холла и открывала подряд все двери. Она тяжёлой каменной поступью бродила из комнаты в комнату. Иногда лицо у неё было жуткое, расплывчатое, иногда твоё, иногда даже моё. За последней дверью оказывалась не комната, а усыпанный звёздами небосвод. Она делала шаг и растворялась во тьме. Я просыпался. Другой раз я видел тот же сон, но иначе. Я услышал тяжёлые каменные шаги внизу, в конюшне. Сердце заколотилось, словно желая вырваться из груди — я узнал эту поступь! Я вслушивался в свинцовые размеренные шаги на лестнице. Они приближались. Грохнула щеколда, и у моей кровати встала она, с головы до ног залитая лунным светом. На меня смотрел замшелый камень в глубоких выщербинах рун.
И всё же это была женщина, она вожделела ко мне. Она навалилась на меня, словно крышка мраморного саркофага. Её тяжелый лик придавил моё лицо…
Я проснулся в поту, хотя было холодно — вода в умывальном тазу покрылась коркой льда. Остаток ночи я просидел внизу, с лошадьми.
Днём было полегче, хотя ночная тайна угнетала меня, чем бы я ни занимался — учёбой, работой, беседой. Каждое утро я с тяжёлым сердцем вынимал женский наряд из кладовой в конюшне (как только начались сны, я перестал уносить его в свою комнату), каждое утро, въезжая на пригорок и видя знакомый силуэт, я испытывал не радость, но омерзение и страх. И всё же я продолжал тренировки; поддаться страху и отказаться от первоначального замысла значило признать, что я схожу с ума, а мне этого не хотелось. Правда, теперь, наряжая столб, я больше не стремился к изяществу и правдоподобию, я напяливал юбку, кофту и шляпу как попало. Однако стоило мне отвернуться, и женщина как будто сама поправляла свой туалет, словно назло становясь день ото дня всё более живой.
Поверь, я знал, что мне мерещится, и всячески гнал наваждение. К чему это привело, ты узнаешь из дальнейшего рассказа.
Мы занимались всю зиму; к апрелю Вельзевул почти свыкся с «женщиной». Ежедневно я гонял его кругами по полю, раз по двадцать проезжая в десяти футах от неё. Похоже, мне это давалось тяжелее чем ему; по крайней мере, он не показывал вида, что нервничает.
Однако я боялся объявить, что он исцелился. Я чувствовал его внутреннее сопротивление, которое в любую секунду могло разрядиться яростной вспышкой. Я решил испытать его: поехать прямо на фигуру и остановиться в полушаге от неё. Если он останется невозмутимым, я вознагражу его яблоком (он их очень любил), если нет, придётся лечить ушибы, а яблоки есть самому.
Помню, была оттепель; хотя кое-где в лесу и саду ещё лежал снег, верхушки холмов уже зеленели. Под ногами хлюпало, от ручьёв поднимался туман. Светило бледное солнце; на каждом высоком дереве пел скворец, пахло оттаявшей землёй. Нарядив столб, я вернулся в конюшню и верхом на Вельзевуле поехал на луг.
Ни я, ни Вельзевул не заметили в «женщине» ничего необычного; он спокойно шёл к ней. Она была даже менее одушевлённой, чем обыкновенно, просто торчала в ярком весеннем свете, ветерок колыхал её наряд — каменный столб в одежде, больше ничего.
В секунду всё переменилось. На моих глазах фигура ожила, повела бёдрами, так что затрепыхалась юбка, подняла руки и шагнула ко мне.
Конь подо мной вздыбился. Он ржал и, закусив удила, норовил ударить острыми копытами женщину или то, что там было.
Я что есть силы натянул поводья. Он артачился и вставал на дыбы, но всё-таки отступал. С трудом сохраняя равновесие, я пытался поводьями, коленями и пятками призвать к повиновению взбеленившегося коня. И всё это время я видел, как шевелится испугавшая нас обоих фигура.
Всё-таки я заставил Вельзевула попятиться, но он внезапно развернулся и одним махом перескочил через ограду в нескольких ярдах от машущего руками истукана.
Мне показалось, что прыжок тянулся целую вечность. Женщина словно притягивала мой взгляд; я против воли повернулся к ней в полёте, страшась увидеть… сам не знаю что.
А увидел испуганные глаза Джона, пригнувшегося за оградой в полушаге от моей «женщины». Он всё ещё держался за концы длинных палок, вставленных в рукава и юбку пугала так, что, шевеля их, можно было вызвать впечатление живой движущейся фигуры.
Я вылетел из седла и упал, не долетев до Джона нескольких ярдов, но по инерции перекувыркнулся через голову и рухнул прямо на него. Мы с размаху вмазались в стену. Я сам не заметил, когда вцепился ему в горло; только когда он захрипел, я понял, что должен сдержаться или буду отвечать за убийство. Я отпустил его горло, схватил за плечи и затряс так, что у него изо рта полетела слюна.
— Зачем? — выговорил я, обретая дар речи.
— Я пошутил, — промямлили он, задыхаясь. — Отпустите, мистер Хитклиф.
— Это не шутка, — сказал я. — Вы знали, как это опасно. Зачем? За что вы меня ненавидите?
— Я сказал вам, что пошутил. Я нашёл это ваше пугало и решил поразвлечься.
— Неправда! — Я снова его затряс. — Вы возненавидели меня с первого взгляда. Вы говорили, что боитесь, как бы я не навредил вашему хозяину, но я не сделал ему ничего дурного. Мало того, я всячески стараюсь ему помогать. А вы мне препятствуете. Зачем?
У него закатились глаза. Я понял, что перестарался, и ослабил хватку. Задыхаясь и кашляя, он поднёс дрожащие руки к горлу. Я помог ему распустить галстук.
— Ну, — сказал я, когда он отдышался, — объяснитесь.
Он обратил ко мне мокрые от слёз глаза, потом отвернулся. Он даже перекрестился.
— Довольно глупостей! — сказал я, теряя терпение. — Говорите правду.
Он сморгнул и выпалил:
— Если хотите знать правду, поглядите на себя в зеркало.
— Что? Что ещё за загадки? — Я снова схватил его за плечи и тут же выпустил, почувствовав, как он сжался. — Я не трону тебя, только скажи.
«Моя тёмная кожа, мои цыганские глаза, — подумал я. — За них меня всегда будут гнать».
— Я не могу сказать яснее, — проскулил он. — Я присягнул и не могу нарушить клятву.
— Какую клятву? — заорал я. — Тайны! Загадки! Какое отношение имеет клятва к моему лицу?
Явно страшась, что я вновь выйду из себя, он опять затрясся.
— В доме не всё так ладно, как может показаться, — сказал он. — И тут являетесь вы со своим зловещим лицом — зловещим для мистера Эдварда и для всех, кто от него зависит.
Тут я вспомнил, как мистер Эр говорил, что я похож на его покойного старшего брата, но не мог понять, что тут зловещего. Я совсем запутался. Джон встал и утёр рот тыльной стороной ладони.
— Если вы такой же дьявол и в душе, вас ничем не проймёшь, но если вы невиновны, послушайтесь дружеского совета — уходите отсюда, пока не погубили себя и всех нас.
