Барбара Картленд - Черная пантера
— Что ты! Филипп Чедлей убежденный холостяк, — со смехом ответила Анжела. — И ярый женоненавистник! Сколько женщин и честолюбивых мамаш из кожи лезли, лишь бы заполучить его! Кстати, я слышала, что вчера он пригласил вас в клуб. Интересно, ради чьих красивых глаз — твоих или моих!
— Без сомнения, твоих, — сказала я. — У меня возникло впечатление, что он ужасно расстроился, когда Генри сообщил, что ты уже ушла.
— Ты действительно считаешь, что я понравилась ему? — спросила Анжела. — Насколько мне известно, та женщина, с которой у него много лет назад была связь, была темноволосой. А мужчинам нравятся женщины одного типа.
— Разве? — проговорила я, чувствуя, что замечание Анжелы, как это ни странно, разочаровало меня.
— Конечно, — продолжала Анжела. — Вот, к примеру, Дуглас. Он никогда не обращал внимания на блондинок, хотя — Бог свидетель — они толпами бегали за ним. Как ты думаешь, могу ли я пригласить Филиппа Чедлея на ужин седьмого числа — у нас будет именно такой прием, который должен ему понравиться. Жаль, что меня не было вчера. Просто мы с Дугласом разминулись с тобой. Мы сами не знали, куда отправиться, и поехали в посольство. Как бы то ни было, — успокоила она себя, — он обязательно пришлет мне приглашение — если я на самом деле заинтересовала его.
Меня рассмешила не только самоуверенность сестры, но и быстрота, с которой у нее пробудился интерес к другому мужчине, как только она решила, что нравится ему. Я поняла, что ее любовь к Дугласу не была столь всепоглощающей, если она может находить время для других поклонников.
— Когда ты вернешься домой? — спросила я.
— Ну, около шести, — ответила Анжела. — А ты что собираешься делать?
— Элизабет предложила сходить в кино, — проговорила я, надеясь, что голос не выдаст меня.
Но Анжеле было совершенно безразлично, чем я буду заниматься.
— Хорошо, — сказала она. — Думаю, сегодня вечером тебе стоит надеть белое платье. Я закажу для тебя розовые камелии — ими ты украсишь волосы. Нужно оттенить твой белый туалет каким-нибудь ярким мазком.
Она взяла “Дейли Скеч”, и я, увидев, что мои дела больше ее не интересуют, радостно выбежала из комнаты. Я поднялась к себе и принялась исследовать свой гардероб. Не имеет значения, в чем я буду вечером, — главное, что я надену сейчас. Мне очень хотелось произвести впечатление на сэра Филиппа.
Должно быть, я преуспела в выборе туалета, так как Элизабет, с которой я встретилась “У Гюнтера”, рассыпалась в комплиментах.
— Ты очень красива, Лин, — с завистью проговорила она. — Мне тоже хотелось бы так выглядеть.
Я засмеялась.
— Я всегда мечтала выглядеть по-другому, — призналась я. — Если хочешь знать, я всегда стремилась быть похожей на ту женщину, чей портрет висит в спальне Филиппа Чедлея: темноволосой, изящной и утонченной.
— А вот у меня совсем нет желания походить на нее, — бросила Элизабет.
— Наверное, она была очень привлекательной, — сказала я.
— Будь она сейчас жива, она не показалась бы тебе привлекательной, — ответила Элизабет. — Она выглядела бы старухой.
— Сколько же ей было бы? — поинтересовалась я.
— За сорок, — ответила Элизабет. — Она умерла сразу после войны.
— Так давно? — удивилась я. — Ты, видимо, что-то напутала, Элизабет. Не может быть, чтобы он столько лет продолжал любить ее.
Мы сели за столик у окна.
— Давай выберем что-нибудь поесть, — предложила Элизабет. — Я так рада, Лин, что тебя интересуют и я сама, и мои заботы.
Я почувствовала себя обманщицей и лицемеркой и в наказание заказала себе блюдо, которое терпеть не могла. Когда официант исчез, я повернулась к Элизабет.
— Продолжай, — напомнила я.
— Ну, когда все это случилось, — начала она, — я ничего не знала, так как была еще мала. Но помню, что, когда мне было четырнадцать или пятнадцать, все вокруг говорили: “Филипп скоро придет в себя. Ах, если бы только он вернулся и поселился в своем доме. Глупо бродить по свету. И, в конце концов, у него есть обязанности”.
Думаю, беспокойство мамы было отнюдь не бескорыстно: дело в том, что Филипп очень заботился о ней. Она всего-навсего его кузина, но, как и его отец, он всегда помогал ей. А когда он уехал, ей стало некому рассказывать, какая она больная и как возросла плата за обучение дочерей.
Он все-таки вернулся домой — в тот год мне исполнилось шестнадцать. Все ужасно радовались. Они говорили: “Теперь он выздоровел и обязательно женится, обоснуется в своем доме и будет свято следовать семейным традициям”. И мне стало любопытно, почему Филипп уезжал и что произошло. Естественно, никто не хотел мне рассказывать. Они ходили вокруг да около, находили всяческие отговорки и отсылали меня за ответом друг к другу. В конце концов я все выяснила.
Элизабет замолчала.
— Что же произошло? — спросила я.
Она огляделась, как будто боялась, что нас могут подслушать.
— Надя, — проговорила она, — из-за него покончила с собой.
— Из-за него? — переспросила я. — Что ты хочешь этим сказать?
— Он не хотел жениться на ней, — объяснила Элизабет. — Она безумно любила его, но однажды у них произошла ссора — или что-то в этом роде, — и она выбросилась из окна Чедлей-Хауса.
— Какой ужас! — воскликнула я.
— Представляешь, какой разразился скандал! — продолжала Элизабет. — Более того, Филипп чуть не сошел с ума: он ведь тоже любил ее.
— Но если он любил ее, — сказала я, — тогда почему не женился?
— Он не мог, — ответила Элизабет. — Этот брак стал бы трагедией. Надя была наполовину индуской.
— Индуской!
Я, как эхо, повторила это слово. Вся история оказалась более фантастичной, более странной, чем я могла себе представить. Если бы я не была так уверена в искренности Элизабет, я решила бы, что она все выдумала.
— Индуска!
Так вот откуда эти загадочные темные глаза, правильный овал лица, чувственность ярких губ, этот изящный изгиб шеи и совершенная линия плеч!
— Кем она была? Расскажи мне о ней, — потребовала я.
— Я не смогла ничего выяснить, — сказала Элизабет. — Все домочадцы страшно скрытны в том, что связано с ней — когда они упоминают ее имя, в их голосе одновременно слышится и сожаление, и ужас. Кажется, она была актрисой, но, видишь ли, они все, что касалось ее, скрывали от меня, потому что… — Она заколебалась.
— Потому что хотели, чтобы ты вышла замуж за сэра Филиппа, — договорила я.
Элизабет покраснела.
— Как ты догадалась? — спросила она. — Он был так добр ко мне, когда я впервые вышла в свет. Полагаю, он все делал только ради мамы, но я, глупышка, считала, будто ради меня. Он устраивал балы в мою честь, давал маме кучу денег на наши с ней туалеты. Более того, он подарил мне жемчужное ожерелье и браслет, которые раньше принадлежали его матери.
