Уильям Локк - Триумф Клементины
Он проделал три или четыре шага вперед, затем столько же назад, чтобы как бы избавиться от проклятия.
— Это не значит, что я был бездельником и бил баклуши. Я очень много работал, не правда ли? Я много вложил труда и у меня уже начинает что-то выходить. Только на той неделе я сообщил ему о проданной галереей картине, и он казался довольным… и теперь, без всякого предупреждения, он посылает этого шакала с лисьей мордой, чтобы объявить мне о своем желании видеть меня в конторе. Это… это Бог знает, что такое.
— Я предполагаю, — рассматривала свой палец Клементина, — что в конторах в Сити есть очень достойные молодые люди.
— Я скорее пойду в кочегары, — заорал Томми. — Это какая-то фантасмагория.
Он сел на подмосток, положив голову на руки.
— Не унывайте, — сказала Клементина, — свет еще не гибнет, а мы еще не обедали.
Она подошла к двери в конце студии, сообщающейся с кухней, и крикнула Элизе, голос которой звучал где-то вдали.
— Пойдите к виноторговцу и возьмите бутылку шампанского к обеду.
— Хорошо, мэм, — послышалось где-то уже ближе. — Какой марки?
— Я не знаю, — ответила Клементина, — скажите, чтобы он дал самой лучшей.
— Какая вы хорошая, — сказал Томми.
Клементина сняла шляпу и правую перчатку. Томми снова начал:
— Почему он за мной не послал и сам не сказал мне этого? Почему он уполномочил этого отвратительного грязного бродягу? Я спросил об этом негодяя. Он ответил, что дядя думает, что такое щекотливое сообщение лучше сделать через третье лицо. Но что общего у моего дяди с этим хулиганом? Почему он не выбрал джентльмена? Плут имеет такой вид, что он может вас убить за два пенса.
Молодежи свойственно преувеличивать недостатки тех, кто пришелся ей не по вкусу. Так и в данном случае. Вандермер выполнил возложенное на него поручение с достаточным тактом и деликатностью. Томми стоял, выпрямившись, чистый тип Сакса с большими голубыми глазами.
— Однажды я накормила его ветчиной с холодным мясом, — вспомнила Клементина.
— Черт бы побрал вас, — был ответ.
Клементина рассказала эпизод и последующий разговор с Квистусом.
— Я знал, — сказал Томми, — что дядя был очень удручен процессом и ничего бы не было удивительного, если он, по причине некоторого расстройства своих умственных способностей, связался с подобной мразью. Но, по-видимому, он с ним в давнишних дружеских отношениях. Это только доказывает, как мало мы знаем своих ближних, — вывел он мораль. — Вот уж я думал, что знаю решительно все о дяде Ефраиме. Но это действительно трагично, если у него помутилось в голове, — пожалел он, — он был лучшим, добрейшим и кротчайшим человеком в мире.
— Спросили вы, по какой причине ваш дядюшка рехнулся по отношению к вам?
— Конечно, да. Он высказывает только свои предположения. Он говорит, что, вероятно, дяде уже давно не нравились мои занятия живописью, и теперь он пришел к убеждению, что мне более подходит коммерческая карьера — коммерческая карьера!
— Если откажетесь, вы лишитесь трехсот фунтов в год сейчас и Бог знает сколько впоследствии, — сказала Клементина.
— Если же я соглашусь — и лишусь собственного уважения, своего искусства, своей мечты, всего, что только имеет значение в жизни. Жизнь — самый большой капитал. Ни за что! Если мой дядя не послушает голоса разума, — я не послушаю неразумия и покончим на этом. Я как-нибудь выпутаюсь.
— Хорошо, — согласилась на редкость молчаливая сегодня Клементина. — Я ждала, пока вы придете к этому заключению. Если бы вы колебались, я бы отправила вас обедать домой. Легкий пост вам бы не помешал. Что касается вашего дяди, он спятил с ума и останется таким. Больше не будем об этом говорить. Почему вам понадобилось прийти сегодня к обеду? — возвратилась она к своему обычному тону.
— Птичьего молока захотелось, — засмеялся он.
Она что-то буркнула в ответ и предоставила его себе, отправившись мыть лицо и руки.
Она вымыла, вернее, выскребла свое лицо виндзорским мылом и поднялась обратно в студию. Томми рассматривал тюльпаны.
— На что вам эти безделушки?
Клементина забыла про них. Порыв, заставивший ее их купить — прошел. Ее ошеломили новости Томми и сбили с толку. Она пристыженно посмотрела на цветы.
— Конечно, я поставлю их в воду, — возразила она. — Не буду же я носить их.
— Почему нет, — воскликнул Томми и, схватив огромный пурпурно-золотой цветок, приложил его к ее черным волосам. — Клянусь Юпитером! Вы ослепительны!
Немного принужденно Клементина назвала его дураком и ушла с пылающими щеками.
За обедом, вдохновленный шампанским, Томми заговорил о своих видах на будущее. Довольно он носил шелковых шляп и заграничных ботинок. Теперь он стоит на пороге бедности. Он сдаст свою студию, наймет за два шиллинга в неделю деревенский коттэдж и будет там писать деревенские пейзажи. Он знает великолепный коттэдж около Хагвурна в Беркшире, две комнаты и кухня. Местечко расположено в вишневом саду. Ничего не может быть лучше вишневого сада в цвету, исключая того же самого места, когда вишни уже краснеют. Около дома сад, с вишнями, конечно, он будет сажать в нем цветы и овощи. Он будет круглый год снабжать Клементину анютиными глазками и картофелем. Там должен быть свиной хлев, и он заведет себе свинью. Когда Клементина устанет от Лондона, она приедет к нему, он будет тогда спать в свином хлеву.
Второй раз в этот день она спросила:
— На что вам понадобится такой старый сыч, как я?
— Смотреть мои картины, — ответил Томми.
Клементина свистнула.
— Разве только, — заметила она, — действительно старческое самолюбие покажется святым перед непосредственным, свежим эгоизмом юности.
Привыкший к ее манере говорить, Томми только мальчишески расхохотался. Он удивился, когда она предложила ему провести вечер в Шеритоновской гостиной. Он запротестовал. В студии было гораздо лучше.
Она осведомилась о причине.
— Та комната не имеет характера, отпечатка личности, она похожа на комнату, выставленную в окне мебельного магазина. Она не имеет ничего общего с вами. Ничего общего.
— Но я хочу сидеть там, — заявила Клементина, — вы можете идти в студию, если желаете.
— Это будет невежливо, — покорился Томми.
Она пожала плечами, села за пианино и стала играть отрывки Моцарта, Бетховена и Грига (девичьи воспоминания). Играла она с неуверенностью неопытного музыканта. Удивленный Томми рассматривал развешенных Бортолоцци и корешки книг в стеклянных шкафах. В конце концов он что-то понял. Он прислонился к пианино и продолжал, пока она безнадежно запуталась в каком-то пассаже из Пер-Гюнта.
