Робин Шоун - Любовник
— Я пришлю вам мерки, мадам… У нас с месье Мишелем назначена встреча… Я боюсь опоздать… Извините.
Но модистка не дрогнула, только кивнула, и в ее карих глазах вспыхнул заговорщический блеск.
— Это из-за месье Мишеля? Из-за него вы носите такой неброский ансамбль, non? Понимаю. Чтобы привлекать поменьше внимания. Любая женщина не пожелала бы мозолить глаза, когда она с таким человеком, как он. Oui?
— Вы ошибаетесь, мадам! — резко ответила Энн.
— Вот уж не думаю! Если бы вы хотели порадовать его, мадемуазель, быть ему милашкой, то заставляли бы всех мужчин поворачиваться в вашу сторону. Пусть говорят: quclle une femme incroyable — какая бесподобная женщина! Каким должен быть мужчина, чтобы обладать такой!
— Месье д'Анж очень привлекательный мужчина, — холодно заметила Энн. — И способен стать центром внимания любого общества.
— Так и есть, раз вы это утверждаете, мадемуазель. Ходят слухи, он сложен как эталон… жеребца. — Рот модистки презрительно сморщился. — Только вот эти шрамы…
Лед у Энн в крови совершенно растаял, все тело вспыхнуло. Майкл действительно был сложен как породистый жеребец.
— Я нисколько не стыжусь месье д'Анжа, — Свое унижение она попыталась скрыть под маской равнодушия.
Мадам пожала плечами. Ее жест был красноречивее любых слов — модистка ей не поверила.
— Мадам Рене, я не… — Энн с трудом вымучивала слова. — Я не симпатичная женщина.
Модистка довольно улыбнулась:
— Это до того, как вы явились ко мне. А после превратитесь в женщину tres magnifique !
Энн насмешливо подняла бровь:
— И сколько вы возьмете за такое превращение?
— Целое состояние, — ответила модистка, — но если бы у вас его не было, вы бы не оказались рядом с месье Мишелем.
Энн печально вздохнула, обижаться не стоило. Мадам Рене говорила в глаза то, о чем вскоре начнет шептаться весь свет. Да, она располагала состоянием. И благодаря деньгам познакомилась с человеком, который получил свое прозвище, потому что умел доводить женщин до оргазма.
Покупается все на свете, заявил Майкл, даже сексуальное наслаждение, даже близость, даже дружба.
Так почему бы не купить иллюзию красоты?
— Хорошо, мадам Рене, — согласилась она. Но модистка не удовлетворилась тем, что сняла с нее платье.
— Вес, мадемуазель, все — нижнюю юбку, корсет, рубашку, панталоны.
Модистка не приветствовала английской скромности, сообразила Энн. Но была опытна в своем ремесле, как Майкл е своем. Энн поежилась: на ней осталась только шляпка, спустившиеся чулки и подвязки. Нечему было скрывать ее нежных грудей. А высокие каблуки заставляли выставлять вперед лобок, как вчера, когда ее раздевал Майкл. Но раздеваться перед мужчиной и женщиной — огромная разница. Энн ощущала себя неуклюжей лошадью с плюмажем на голове, которую со всех сторон изучала мадам Рене.
Энн не чувствовала унижения измерений много-много лет. И с удивлением обнаружила надежду в душе, подобно той, которую испытала восемнадцать лет назад, когда шила свой лондонский гардероб. Вдруг модистка увидит красоту, которую скрывает зеркало?
Она стоически выдержала, когда мадам Рене наклонялась к ее животу. Только шипение газового рожка стало непомерно громким. Не требовалось опускать глаз, чтобы понять, какая картина предстала перед взглядом модистки: явные свидетельства страстной ночи, проведенной с человеком, который ее ждал по другую сторону штор.
Мерная лента обвила торс, скользнула по припухшим грудям. Мадам Рене записывала цифры в небольшой блокнот, который достала из кармана передника. Потом опустилась на колени и измерила талию.
— Здесь многовато, надо бы пожертвовать десертами.
Энн скрипнула зубами. Не слишком ли много унижений ради призрачной красоты? Лента охватила бедра. Мадам Рене оказалась рядом с тем местом, куда негоже приближаться женщине.
— Бедра широковаты.
Энн почувствовала, что стала свободнее ее левая нога: умелыми руками мадам Рене разула ее.
— Поднимите ступню, мадемуазель.
Энн неуклюже повиновалась, но чтобы сохранить равновесие, ухватилась за превосходно причесанную, невозможно рыжую голову модистки. Та похлопала ее по правой ноге.
— Теперь эту.
Энн скрючила пальцы в чулках на ковре и попыталась сосредоточиться на созерцании бордовых штор, а не ощущении маленькой ладони, которая оказалась на внутренней поверхности бедер именно в том месте, куда недавно приникал лицом Майкл.
Модистка записала еще несколько измерений, по-детски непосредственно вскочила и позвала:
— Клодетта!
Появилась миниатюрная подвижная женщина, прижимавшая к груди что-то черное.
— Клодетта, зашнуруй мадемуазель в корсет. Ах, нужно вшить в него набивку. — Энн замерла, когда мадам Рене просунула руку внутрь и твердые костяшки пальцев коснулись ее груди. — И усилить китовым усом, чтобы он поддерживал ее и не давал сутулиться. Ясно?
— Oui, мадам.
— Vite , у нас должен быть рулон ткани. Анжелика, принеси ярко-голубой бархат.
Шторы распахнулись — Энн на мгновение увидела Майкла, а он ее.
Мадам Рене назвала его эталоном жеребца.
«Неужели нет ничего такого, что вы не могли бы сделать?»
«Ничего, при условии, что это доставляет удовольствие».
Фиалковые глаза Майкла вспыхнули, но в следующую секунду, словно из сострадания, его загородила сухопарая женщина с рулоном ярко-голубого бархата, бордовые шторы сомкнулись за ее спиной. Но жар от его взгляда остался. Мадам подхватила ткань и приложила к бедрам Энн.
— Надо подчеркнуть ноги — они превосходны. Здесь должно облегать, верхнюю часть чуть сместим сюда. А в дневное платье вошьем клинья, чтобы она могла свободно ходить. Oui?
Раздался одобрительный хор. В примерочную набилось слишком много людей — внимание к своей персоне показалось Энн чрезмерно утомительным. От аромата французских духов и газового рожка кружилась голова. На что еще способен Майкл, чего он с ней еще не сделал?
О чем говорить в предстоящие часы, дни и недели? Майкл был необычным человеком: с одной стороны, обладал свободными манерами французских предков, с другой — холодной воспитанностью англичанина. Что бы было, если б его не заинтересовало ее состояние?
Рулон материи и корсет куда-то исчезли.
— Не беспокойтесь, мадемуазель. Все будет в лучшем виде. Когда оденетесь, можете присоединиться к нам с месье Мишелем.
Мадам Рене царственно прошествовала сквозь шторы, а две ее не похожих друг на друга помощницы — одна низенькая и полная, другая высокая и сухопарая — принялись наряжать Энн, словно она была манекеном, а не живым человеком, который впервые в жизни пренебрег обществом со всеми его условностями.
