Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…
— Comment allez-vous? [113] — спросил Андрей, явно не зная, как начать разговор. Анна даже не повернулась к нему, будто не расслышала его вопроса. Она вовсе не имела намерения обмениваться с ним любезностями о ее здравии, о погоде и о другой банальности, слыша не только его голос ныне, но и насмешливый голос брата: «О, ты так напугала нашего бравого ротмистра…».
За спиной Анны раздались шаги, но даже не будь их, она бы разгадала, что Андрей приблизился, встал так близко от нее, что ей казалось, она даже может распознать среди аромата роз запах eau de Cologne [114]. Она невольно затаила дыхание, боясь повернуть голову в его сторону, ненароком коснуться взглядом, встретиться глазами.
— Ces fleurs exhalent une délicieuse odeur [115], - произнес Андрей чуть ли не над самым ее ухом, и Анна вздрогнула от того, насколько близок он к ней ныне. Он протянул руку из-за ее спины, коснулся бледно-розового бутона, провел по лепесткам нежно подушкой большого пальца.
— У этих цветов, помимо дивного аромата и прелести, есть острые шипы, что сводят на нет все их преимущества, n'est-ce pas? — чересчур резко ответила Анна, бросая очередной срезанный цветок в корзину у своих ног. Андрей чуть сдвинулся — теперь она могла краем глаза видеть его лицо, усмехнулся и, обхватив пальцами тонкий стебель ниже бутона, сорвал цветок. Протянул его Анне, словно подарок.
— Просто надо знать, как сорвать его, чтобы не пораниться об эти самые шипы. Нужно знать подход.
Она взглянула в его глаза, внимательно наблюдающие за ней, подмечающие каждое движение черт, потом на розу, что протягивал ей. Демонстративно проигнорировала это подношение — медленно подняла корзину с цветами с пола и отошла от решетки с розами, а скорее, от Андрея, который тут же двинулся за ней следом, взял из руки ее ношу и поставил ту на столик подле канапе.
— Вы недолго гостили в Святогорском, — произнесла Анна, разрываясь между двумя желаниями: уйти тотчас же из оранжереи и после жалеть о том или остаться здесь, пока не добудятся Веры Александровны, а та не приведет себя в порядок, не напишет пару строк к старшей дочери и не позовет к себе кавалергарда за письмом. А потом нахмурилась — не показала ли она ему ненароком, что точно знала, сколько дней он пробыл здесь, не продемонстрировала ли свой интерес к нему таким образом.
— Увы, таковы обстоятельства, — он вдруг сделал шаг, и между ними расстояние стало совсем неприличным. Надо уходить, приказала себе Анна, а сама подняла голову, взглянула ему в глаза. Вдруг захотелось поднять руку и провести ладонью по его щеке, пробуя пальцами на ощупь этот маленький шрам, его кожу.
— Я бы желал повиниться перед вами, Анна Михайловна, — тихо проговорил Андрей, и она замерла, пытаясь угадать, о чем он поведет речь далее, замедлила дыхание. — Я был с вами непозволительно груб, резок. Это было непозволительно. Особенно принимая в виду те события, что были тогда…
— Те события, что…? — она заледенела вмиг, застыла при этих словах. О Господи! Кто-то сказал ему, кто-то назвал имя, и он тут же сопоставил тот анекдот, который, без всякого сомнения, ходил у него в полку тогда, и ее персону. Стало горько во рту. Захотелось плакать. Снова. О Господи, снова! — Что? Ну же! Что же вы замолчали? Говорите! Говорите!
— Помилуйте, Анна Михайловна, я не желал вас обидеть, напоминая… я просто хотел сказать вам, что я не ведал о том…
— Да все вы знали! Неужто Караташев не преминул поведать вам, как сослуживцу, сей занятный анекдот? Уж уверена со всеми подробностями, смакуя каждую деталь.
— Сей господин всегда был склонен к преувеличению, — резко ответил Андрей.
— Уверена в том, — яростно сверкнули глаза Анны. — Только в том анекдоте, что гулял по столице с позволения сего офицера, нет ни единой ложной детали. Вижу по вашему взгляду, что удивлены тому, верно? Да, я была очарована им, этим Караташевым, ведь всем известно, самые привлекательные офицеры в кавалергардском полку! Да, он волочился за мной в Москве, и я принимала его ухаживания. И да — я отвергла его, отказала ему, за что он и отмстил мне после!
Вдруг стало не хватать воздуха из-за комка, что встал в горле. Анна сжала пальцы в кулаки, вспоминая, какой легковерной была, как была влюблена в кавалергарда, что совершенно вскружил ей голову красивыми словами и своими удивительно синими глазами. Она была приветлива со всеми, кто окружил тогда ее в Москве, но Караташева выделяла особенно, и это было заметно. Юная и наивная, она приняла его чувства за чистую монету, а его самого — за рыцаря, которого так ждала в свою жизнь, потому была перепугана его неожиданной атакой в слабо освещенной парадной анфиладе, куда он выскользнул из бальной залы, увлек ее из-под опеки Веры Александровны. Да, она сама виновна в том позоре, она признавала то, — поддалась его словам и уговорам своего сердца, забылась.
Караташев тогда прижал ее к стене, грубо, с силой впился в губы, а ладонью сжал грудь через легкую ткань платья.
— Ну, что ты, — приговаривал он ей, вдруг перейдя на интимное «ты», когда она отворачивала голову, уходя от этих жестких губ, отбиваясь от его хватки. — Ну что ты, милая?
Она могла бы крикнуть в голос на помощь, но видит Бог, сплетни, что разойдутся по Москве после, ей вовсе были ни к чему. Тут же припомнили бы открыто тот факт, что ее родители венчались без благословения деда, графа Туманина, и только спустя пару лет тот простил дочери брак с нетитулованным и небогатым поручиком уланского полка, перенесли бы вольность матери на дочь.
— Ну что ты, — Караташеву, казалось, нипочем были ее слабые удары веером, ее сопротивление. — Что ты, милая? Я же жениться хочу на тебе, petite sotte [116], слово даю. Но как жениться, не узнав вкус твоих губ? А вдруг не по нраву мне будет? Открой губы, милая, открой губы. Не упрямься, ну же!
Где-то в темноте дальних комнат стукнула дверь. Караташев отвлекся на миг, но и этого мига ей было довольно, чтобы выскользнуть из его рук, убежать в комнату, что была отведена дамам на время бала.
Анна тогда долго плескала на лицо холодной воды из фарфорового тазика, чтобы успокоиться, выровнять дыхание и выйти в залу, как ни в чем не бывало. Вера Александровна, недовольная исчезновением Анны сюда без спроса (как объяснила ей та), сурово поджимала губы, злясь на те неудобства, что доставила ей племянница. Пришлось оторваться от разговора с дамами, а у одной из тех был сын чуть старше Катиш по годам. Надо было составить хорошее знакомство, кто ведает, как жизнь повернется через пару-тройку лет. Это этой пигалице, которую Господь не обделил ни красой, ни грацией, а покойный батюшка Веры Александровны и состоянием, не было нужды тревожиться о судьбе будущей, а вот ее дочерям…! Благо, старшую удачно пристроила в прошлом году. Правда, сорокалетний полковник староват для восемнадцатилетней девушки и наводит тоску своими подвигами ратными, но зато имеет шанс быть в завещании дальнего титулованного родственника.
