Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
Все это кончилось очень быстро, почти мгновенно, и я даже ничего толком не ощутила – ни приятного, ни неприятного. Он отпустил" меня, я отодвинулась в самый угол кареты, прижалась лбом к холодному стеклу, чтобы прийти в себя. Ничего, кроме сильной усталости, я не чувствовала. Потом мне стало жаль саму себя. Только сейчас я осознала, что, в сущности, была очень обижена. Надо же, он посмел так обойтись со мной, использовать, будто какой-то кусок мяса… Сил для выражения чувств у меня не было, опьянение размывало в моей памяти все случившееся. Слезы набежали мне на глаза, и я, уже почти позабыв об обиде, вдруг заплакала. Даже не так из-за поступка Дюрфора, как из-за всего того, что было со мной раньше. Я ведь так несчастна. Ну почему, если я молода, красива, не лишена ума, всегда бываю обманута, использована, всегда попадаю в самые скверные ситуации?
Это были, можно сказать, пьяные слезы. Поэтому, когда Дюрфор осторожно придвинулся ко мне, привлек меня к себе, погладил волосы, я даже не оттолкнула его, словно забыв о том, что он сделал.
– Успокойтесь, мой ангел, – произнес он. – Вы слишком устали.
– Да, действительно, – пробормотала я, сама не зная, что говорю.
Слезы прекратились так же внезапно, как и появились. Я даже склонила голову на плечо Дюрфору. Сон туманил сознание. Я закрыла глаза. Карета мерно покачивалась на рессорах, навевая дремоту. Я погрузилась в сон, полагая, что если уж я устала, то первое, что я должна сделать, – это отдохнуть.
5Я открыла глаза: солнечный свет заливал комнату. В голове у меня шумело. Слепящие лучи солнца заставляли меня жмуриться, и я снова закрыла глаза. Неужели я больна? Спросонья я даже не могла узнать спальни, отведенной мне отцом. Чужая постель, чужие вещи… Да еще в голове ужасный треск. Я попыталась подняться, но сочла это слишком трудным делом и снова легла. Что же это такое? Головокружение, неприятный привкус во рту… Ах, ведь я же была на маскараде!
Так вот почему раскалывается голова… С похмелья! Со мной такое было, пожалуй, впервые. Постанывая от бессилия и головной боли, я приподнялась на локте и замерла от неожиданности, увидев рядом на подушке голову Кристиана Дюрфора.
Глаза у меня расширились. Я почувствовала, как мое угнетенное настроение перерастает в гнев. Да, вчера я была пьяна, но, черт побери, отлично помнила всю ту унизительную сцену в карете. Помнила, что этот человек посмел сделать, что осмеливался говорить. И после всего этого он набрался нахальства заснуть здесь, в моей спальне, рядом со мной?!
Наспех набросив на плечи пеньюар, я схватила Дюрфора за плечо и сильно встряхнула. Он пробормотал что-то во сне, пытаясь освободиться от моей руки. Кровь бросилась мне в голову. Ухватившись за ворот его рубашки, я изо всех сил потянула его на себя и принялась трясти так, как в детстве трясла оливковые деревья. Граф открыл глаза и недоуменно поглядел на меня. Этот взгляд окончательно вывел меня из себя – я закатила Кристиану пощечину.
– Просыпайтесь, мерзавец вы эдакий! Что вы делаете здесь, отвечайте?!
Впрочем, а нужен ли был ответ? Постель говорила сама за себя. Боже, зачем я вчера была так пьяна!
– Убирайтесь! – в бешенстве проговорила я. – Слышите? Убирайтесь с моих глаз! Немедленно!
Не владея собой, я столкнула с постели какие-то его вещи и камзол и только сейчас заметила небрежно брошенное возле туалетного столика свое шикарное фиалковое платье, которое надевала вчера.
Граф поднялся, недоуменно взъерошил волосы.
– Признаться, еще ни разу я не переживал такого бурного пробуждения.
– Вы еще смеете разговаривать? Лгун, обманщик, лицемер!
– Помилуйте, – взмолился Кристиан, – чем же я вас обманул?
Я едва не задохнулась от возмущения. Действительно, чем? Да хотя бы тем, что я так доверяла ему, а он… он…
– Уходите! Я не хочу вас видеть! Ваше поведение непристойно до отвращения!
– Гм, – сказал он. – Хорошо, я уйду. Хотя то, что произошло, не…
Я зажала уши пальцами. Не хочу я ничего слышать о том, что произошло! Он понял это.
– Я приношу вам свои извинения, мадам. Хотя, может быть, немного позже вы иначе посмотрите на то, что вас так возмутило сейчас. Могу я заехать к ужину?
Я не ответила, страстно желая лишь одного: чтобы он ушел. Когда дверь за ним захлопнулась, я в гневе уткнулась лицом в подушку. Кровь стучала в висках, трещала голова, я была разбита, как после болезни… Все случившееся представлялось мне кошмаром.
Вчера был маскарад… Я веселилась, как последняя безмозглая дурочка. Чему мне было радоваться? Что в моем доме поселилась Тереза Кабаррюс? Я едва не застонала от досады. Боже, поскорее бы избавиться от них всех: Франсуа, Терезы, Клавьера!
Особенно Клавьера. Вспомнив о том, что было на маскараде, я едва не задохнулась от ужаса. Что я ему наболтала? Что говорил он мне? Какие-то пятьсот тысяч, которые я должна ему уплатить. Долги, оставшиеся от Эмманюэля… «Я знаю о вас все». Что он, черт побери, хотел этим сказать?
Я сжала виски пальцами, пытаясь унять головную боль. Да, вчера я была пьяна настолько, что напрочь лишилась соображения. Я даже не подумала тогда, что, раз Клавьер видел меня в Вене, он непременно сделает из этого соответствующие выводы. Ему нетрудно будет догадаться, что я приехала сюда не для прогулки. И, разумеется, ничто не может ему помешать рассказать всему Парижу, что жена адмирала де Колонна, врага Старого порядка, – агент Людовика XVI и Марии Антуанетты.
А Дюрфор? Нет, ну кто бы мог ожидать от него такой мерзости? Я вспоминала все подробности вчерашнего вечера, в любом слове, услышанном от графа, подозревая умысел, а минуту спустя уже не сомневалась, что все это он устроил нарочно. Нарочно уговаривал меня пить. Хотел, чтобы я лишилась рассудка, – каков мерзавец! Пусть не надеется увидеть меня еще когда-либо!
Я с трудом поднялась с постели, решив не мучить себя больше мыслями о вчерашнем вечере. Неожиданная мысль пришла мне в голову: почему я до сих пор здесь? Что мне здесь нужно? Зачем я нахожусь в Вене, если мне нужно в Париж?! Мне необходимо отдать королю письмо Леопольда. Надо скорее сообщить об удаче. Надо пресечь то, что Тереза Кабаррюс ходит в мой дом… Наконец, я просто умираю от желания увидеть Жанно. Да, я немедленно возвращаюсь…
Я, плотнее запахнув пеньюар, вышла из спальни. Горничная присела передо мной в реверансе.
– Который час, Минна?
– Одиннадцать, мадам. Господин граф оставил вам записку. Я, даже не взглянув, порвала письмо на мелкие кусочки и бросила обрывки на поднос, ощутив от того, что сделала, даже некоторое наслаждение.
– Минна, вы не знаете, когда уходит дилижанс в Париж?
