Колин Маккалоу - Прикосновение
«Больше я никогда ее не увижу. Так и не узнаю, понесла она от меня или нет. Не пойму, в чем ее предназначение».
К ужасу Александра, Нью-Йорк оказался поразительно похожим на Глазго или Ливерпуль: он так же кишел людьми, обитающими в зловонных трущобах. Отличала его, пожалуй, жизнерадостность бедноты, убежденной, что ей не всю жизнь маяться на самом дне. Отчасти это объяснялось многоязыкостью людей, съехавшихся со всей Европы и расселившихся в городе по национальному признаку. Условия их жизни были ужасны, но в характере не ощущалось унылой безнадежности — неотъемлемой принадлежности британской нищеты. Бедный англичанин или шотландец и не мечтал выбиться в люди и возвыситься, а в Нью-Йорке каждый житель твердо верил, что и на его улице будет праздник.
Это было первое, что успел заметить Александр в городе. С лошадью и мулом он не расставался и не собирался продавать их, пока не взойдет по трапу на борт корабля, направляющегося в Лондон. Состоятельные горожане, шагающие по широким тротуарам в торговом центре города, улыбались при виде Александра, явно принимая его за деревенщину в кожаных штанах, на заморенной кляче и с терпеливым медлительным мулом на привязи.
После непродолжительного плавания Александр очутился в Лондоне — еще одном знаменитом городе, где еще никогда не бывал.
— Треднидл-стрит, — назвал он адрес вознице, ставя рядом с собой на сиденье драгоценный ящик с инструментами и золотом.
И не подумав сменить на европейскую одежду свои кожаные штаны, куртку и мягкую широкополую шляпу, Александр втащил ящик в двери финансового оплота Великобритании — Английского банка, поставил на пол, остановился и огляделся.
Служащим банка строго запрещалось проявлять неучтивость и даже пренебрежение к клиентам банка, какими бы они ни были, поэтому клерк встретил Александра широкой улыбкой.
— Вы американец, сэр?
— Нет, шотландец, и мне нужен банк.
— А, понятно. — Почуяв запах богатства, клерк заулыбался еще усерднее, залебезил перед баловнем судьбы, предложит Александру сесть и поспешил за управляющим.
Вскоре перед Александром предстала эта важная персона.
— Чем могу помочь, сэр?
— Меня зовут Александр Кинросс. Я хочу отдать вам на хранение золото в слитках. — Александр пнул носком сапога свой ящик. — Пятьдесят пять фунтов.
Двое младших служащих банка подхватили ящик за ручки и перенесли его в кабинет мистера Уолтера Модлинга.
— Вы хотите сказать, что в одиночку довезли пятьдесят пять фунтов золота из Калифорнии до самого Лондона? — вытаращил глаза мистер Молдинг.
— Не пятьдесят пять, а все сто. Сверху в ящике лежат мои инструменты.
— Почему же вы не обратились в банк Сан-Франциско или Нью-Йорка?
— Потому что я доверяю только Английскому банку. Сдается мне, — незаметно для себя, Александр заговорил с акцентом страны, которую недавно покинул, — что если уж лопнет Английский банк, то и весь мир перевернется. А другим банкам я не верю, как я уже сказал.
— Мы польщены, сэр.
Выложив на пол кабинета молотки, ключи, напильники и другие, более замысловатые, инструменты, Александр поднял ложное дно ящика и предъявил управляющему одиннадцать тускло поблескивающих слитков.
— Из амальгамы я его выделил в Коломе, — разговорился Александр, выкладывая слитки на стол, а инструменты убирая обратно в ящик. — Так вы сохраните их для меня?
— Сохранить? В таком виде? — Мистер Модлинг заморгал. — А вы не хотите обратить золото в наличность?
— Нет, потому что в таком виде сразу ясно, что это такое. И я не намерен менять золото на цифры на разрисованной бумаге, мистер Модлинг, сколько бы нулей в них ни было. Но поскольку таскать такую тяжесть неудобно, вы согласитесь принять ее на хранение?
— Конечно-конечно, мистер Кинросс!
«Впервые сталкиваюсь с таким клиентом, — думал Уолтер Модлинг, провожая взглядом рослого и гибкого парня, выходящего из дверей Английского банка. — Александр Кинросс! Банк еще услышит это имя — клянусь содержимым его ящика с инструментом!»
Из четырехсот фунтов золотыми соверенами, полученных в обмен на американские доллары, Александр не потратил ни фунта — ни на роскошный отель, ни на квартиру, ни на приличный костюм. Вместо этого он купил добротную рабочую одежду из парусины и хлопка, новое фланелевое белье и поселился в кенсингтонском пансионе, где жильцам предлагали сытный домашний стол и чистые комнаты. Он ходил по музеям, общественным и частным художественным галереям, побывал в Тауэре и Музее восковых фигур мадам Тюссо. В одной частной галерее Александр выложил целых пятьдесят фунтов за полотно никому не известного Данте Габриэля Россетти только потому, что женщина на этом портрете была похожа на Гонорию Браун. Когда он принес картину к мистеру Модлингу в Английский банк на хранение, управляющий банка и глазом не моргнул: если Александр Кинросс заплатил за картину пятьдесят фунтов — значит, рано или поздно она станет шедевром. А полотно было написано в прелестной романтической манере.
Прокатившись через всю Англию на поездах, Александр прибыл на север, в деревеньку Охтердерран в графстве Кинросс, расположенную вблизи от одноименного города.
О том, что произошло с Александром Кинроссом на самом деле, Элизабет так и не узнала: ей поведали миф. На родину он вернулся для того, чтобы встретиться с невестой и заручиться согласием ее родителей. Но жениться он пока не спешил, тщеславие гнало его в буквальном смысле слова по стопам великого тезки. Он хотел проделать тот же извилистый путь, которым прошел правитель Македонии, завоевывая новые земли. Александр понимал, что такое путешествие не выдержит ни одна женщина. Потому и решил жениться по возвращении и увезти молодую жену с собой в Новый Южный Уэльс. Выбор уже был сделан: старшая дочь дяди Джеймса, Джин, помнилась Александру так отчетливо, словно они виделись только вчера. Эта изящная, как статуэтка, не по годам развитая десятилетняя девочка смотрела на него с обожанием, твердила, что любит его и всегда будет любить. Теперь ей уже шестнадцать — самое время для обручения. Когда он вернется из экспедиции, Джин как раз достигнет восемнадцати лет — брачного возраста.
Одолжив на время лошадь, Александр прискакал в Кинросс в воскресенье днем и первым делом нанес визит дяде Джеймсу. И был принят с нескрываемым отвращением.
— А ты все такой же беспутный, Александр, — процедил Джеймс, впуская гостя в комнату и требуя принести им чаю. — Мне пришлось за свои кровные хоронить твоего отца — ты же исчез неведомо куда.
