Яна Долевская - Горицвет
Юре показалось что тело толпы дрогнуло и покачнулось как от удара. Его повело назад, и он на минуту потерял край маминой юбки. Его оттеснили куда-то в сторону, но тут же подтолкнули обратно вперед так, что он снова с силой уткнулся носом в ореховый пахнущий мамиными духами жакет.
— Круши их, душегубов, — снова разнеслось вместе с порывом ветра, но на сей раз никто не подхватил этот воодушевляющий возглас.
Движение толпы не возобновлялось. Юра смог отдышаться.
— Эээй, поддай, родимые!
Но опять напор толпы почему-то оказался слабее, чем ожидалось. Юра понял, что подхвативший его, бессмысленный и все сокрушающий людской таран столкнулся со своей противоположностью — рассудочно холодной и осмысленно неподвижной стеной.
— А ну их! Айда!
В ответ слабое волнение впереди и отточенный хлопок одиночного выстрела. На минуту все стихло, а потом Юра не успел опомниться, как людской поток с той же неудержимостью, что в начале, потянул его вспять. Люди начали оступаться и пятиться, валясь спинами друг на друга. И наконец и этот затухающий спазм обрвался новыми шумами и человеческими голосами.
— Глядикось, от ее катер отходит.
— А вон и еще один.
— Шибко идут, хошь и на веслах.
— Поди ж ты, и там солдаты.
— Вот те на.
— Ну тапереча всех угомонят.
— Побултыхались и будя.
Стало как-то необыкновенно тихо, но совсем скоро раздались невнятные в отдалении, резкие голоса, расходящийся гул толпы и бодрая дробь разом обрушившихся на деревянный настил нескольких десятков солдатских сапог. Мама потянула Юру за собой, и они как-то необыкноввенно легко прошли между расступившимися перед ними людскими рядами.
У деревянных загородок, кое-где проломленных, стояла уплотнившаяся за счет вновьприбывших ровная, ограненная тонкими иглами шеренга. Поручик Малиновский стоял, облокотившись о перила мостков. Его по-приятельски обнимал за плечо какой-то незнакомый пехотный офицер.
— А вы молодцом, Малиновский, — сказал он, немного недоверчиво осматривая поручика.
— Ввобразите, я думал, что еще минута, и кконец.
— Считайте, что эти шаткие мостки — ваш Аркольский мост. — Офицеры дружно засмеялись.
Юре захотелось послушать о чем они будут говорить дальше, но мама, которая все время прибавляла шаг и оглядывалась по сторонам, сосредоточенно присматриваясь к лицам столпившихся вокруг людей, потащила его прочь от загородок. Благо теперь они могли относительно спокойно перемещаться по собственной воле, а не повинуясь неведомой бессмысленной силе.
— Наши оставались, кажется вон там, — сказала мама, посмотрев на Юру так, словно ища у него одобрения и поддержки, — немного правее спуска?
Юра кивнул, и они уже было, стали пробираться в указаннном мамой направлении, как неожиданный женский вскрик остановил их.
— Силы небесные, Елена Павловна, вы?
Мама вздрогнула, и Юра обернувшись, увидел выдвинувшуюся из тесной группы беженцев и застывшую в полном изумлении Павлину Егорову, горничную тети Жекки.
— Да неужто и вы здесь? — удивилась она с видом полного отчаянья. — А Евгенья Пална, она… вы с нею?
— Как же так, — мама кинулась к Павлине, с неожиданной силой оттолкнув от себя попавшуюся на пути серую фигуру в залатанной поддевке, — разве она не с вами?
Павлина немо шевельнула губами, не в силах произнести хоть что-то.
— Говорите же, — встряхнула ее мама, — где она, что с ней?
— Ей-ей не знаю, — ответила та, невольно отступая обратно в толпу, — я ить и думать не думала… Господи сусе христе. Кто ж мог знать, что так оно выйдет.
— Значит вы уехали из Никольского, а она…
Павлина слабо кивнула, скуксилась и, всхлипывая, запричитала:
— Они нам сами велели собраться, чтоб значит, утром всем вместе… а сами куда-то ушли со двора, еще вечером. Вить кто ж знал-то, Елена Павловна, матушка… Как барин от них уехали, они сами не свои сделались. Мы уж и привыкать стали к ихним то есть несуразностям. Ну ждали-пождали, а оно как ревмя-заревит по самым макушкам-то, как затрепещет по всему небу красными молниями, пламя-то, тут уж ни у кого удержу не стало… И Авдюшка с Дорофеевым первыми загорланили, айда айда… Вот и айда…
Юра боялся смотреть на маму в эту минуту. Боялся увидеть на ее лице что-нибудь непоправимое и страшное. Он и сам прекрасно понимал, что значат по сути эти виноватые, надорванные всхлипами, причитанья горничной: тетя Жекки никуда не уезжала. Она осталась в своей деревне в тот самый момент, когда пламя вырвалось из лесной чащи и подошло к усадьбе. Значит… Но о дальнейшем лучше было не думать. Юра подергал маму за рукав. Ее тонкая рука отзывчиво потянулась за ним, он стал оттаскивать ее подальше прочь от этого удручающего места, где слышались только тихие жалкие всхлипы, да никому ненужные оправданья. И мама опять как-то слишком легко повиновалась. Юра все еще не решался поднять на нее глаза.
Не сразу он понял, что в какой-то момент сделался ее поводырем и движущей силой. Она стала вдруг так слаба, что, наверное, просто упала бы, если бы он упрямо не тянул ее за собой. Где-то у подножья берегового спуска, правее каменной лестницы, по которой пришли солдаты, из толпы выделилась Алефтина. Все трое малышей были с ней. Степа, сидя на чемодане, нудно болтал ногой, Павлуша испуганно жался к няньке, а та крепко прижимала к груди маленький белый сверток с посапывающей Женей. Мягкий узел и плетеный баул с припасами куда-то пропали. Но кажется, один Юра обратил на это внимание. «Слава богу, слава богу», — непрерывно повторяла Алефтина. Мама стояла как в воду опущенная. И тут, откуда не возьмись, снова возник Малиновский.
— Ах, еле вас отыскал, — сказал он, протискиваясь к ним с радостной улыбкой.
Мама вдруг дернулась как будто от электрического разряда и вцепилась ему в руку:
— Малиновский, милый… — она вся дрожала, и голос ее срывался. — Вы теперь один можете ее спасти. Вы так смело вели себя давеча. Не возражайте. Мы все тому свидетели. Вы настоящий, смелый… ах да, не то. Дмитрий Юрьевич, ведь я же знаю, как она нравилась вам…
— Я… я всегда готов… а впрочем, что такое, Елена Ппавловна… Чем я могу…
— Жекки, — вырвалось из груди мамы, и она, не в силах более сдерживать себя, разрыдалась, упав прямо на грудь опешившему поручику.
— Ббоже мой, — пролепетал он, когда, наконец, понял, в чем дело.
Юра тотчас сообразил по мелькнувшей на его лице страдальческой гримасе, что Малиновский разбит известием о судьбе тети Жекки ничуть не меньше, чем мама. Его коричневые круглые глаза стали совсем неподвижными.
