Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна

— Я умоляю тебя, давай не будем шуметь, — взмолилась тетя Варя. — Что скажут соседи?

— А что скажут на моей работе, если туда дойдет — тебя не интересует? А Митьку попрут из комсомола, не интересует? А ты поинтересуйся родным сыном, поинтересуйся, уже пора. Привела в дом дочь какой-нибудь публичной девки, а теперь удивляешься, как это она могла нас предать, — дядя Саша театрально развел большими руками.

— Какой девки? — широко распахнула Лида глаза.

— Откуда мне знать, — рыкнул дядька.

— Я умоляю, я на коленях тебя прошу, не надо, — простонала тетя Варя, кидаясь к мужу.

— Какой девки? — снова, раздувая ноздри, проговорила Лида.

— Подзаборной шлындры или содержанки, кем она там была, и ты туда же, за любовников хлопотать, кровь не водица.

— Не смейте оскорблять мою мать, она порядочной женщиной была! — перешла на крик и Лида.

— А ты кого своей матерью считаешь? Ее сестру? — указал дядька пальцем на притихшую тетю Варю. — Так это сказочка. Тебя вот она на вокзале нашла, ты сидела с этой сумкой дурацкой в обнимку на скамейке, и никто за тобой не пришел. Тебя даже родители родные выбросили вон, а эта, святоша, подобрала. Дочку ей хотелось. Получила дочку, подстилку? — он резко развернулся к жене. — Что дальше, по рукам пойдет, в тех мастерских мужиков еще много? А я тебя предупреждал, как я тебя предупреждал.

Лида так и стояла, замерев у входной двери. Нашли? На вокзале? И тут вспышкой в голове всплыл женский силуэт — стройная женщина с тонкой талией, в сером пальто с меховой опушкой, черной шляпке на забранной вверх прическе, а лицо… Лицо невозможно разглядеть, не сохранилось, ушло навсегда, сколько не морщи лоб. Женщина наклоняется: «Лида, посиди, родная, здесь, я сейчас приду». А, может, это не память, а воображение, и ничего такого не было. Человеческий мозг странно устроен, выдает часто желаемое за действительное.

— Не волнуйтесь, — побелевшими губами произнесла Лида, — раз я вам никто, то вам ничего и не будет. Я сейчас уйду, будем считать, что меня никогда и не было.

— Лидочка, не надо, ну зачем же так, — прикрыла рот ладонью тетя Варя.

— Испугать думаешь, да иди, кто тебя держит! — указал на дверь дядя Саша и снова ушел в гостиную.

— Зато мой отец не вор!

Лида, не раздеваясь, прошла в комнату, взглянула в последний раз на фото женщины, которую столько лет считала своей матерью, взяла ковровую сумку, положила туда юбку баб Даши, ее же нитку бисера, кое-что из белья и пошла обратно.

— Лидочка, я правда их искала, — хвостом побежала за ней тетя Варя. — Мы с тобой каждый день целый месяц на тот проклятый Саратовский[3] вокзал ходили, ты, конечно, этого не помнишь. Никто так и не появился, говорили, там какая-то женщина молодая под копыта попала. Может, это она и была, та женщина.

— Спасибо за все, — чмокнула Лида тетку в щеку и вышла за дверь.

Торопливой походкой сбежала вниз по каменным ступеням и выбежала во двор. И что дальше? Куда? Улицы уже были затянуты сумраком.

— Лида, подожди, — выбежала за ней в домашней одежде тетка.

— Холодно, вернитесь назад, — почувствовала вину Лида.

— Вот адрес Бекетовых в Хамовниках, помнишь, такие чудны́е старушки. Они тебя приютят где-нибудь в уголке на раскладушке. Только не говори, из-за чего ссора произошла, а то они из бывших, пугливые. А как дядя Саша успокоится, я к тебя Митю пошлю, вернешься домой. Надо только переждать, — она виновато посмотрела Лиде в глаза.

— Спасибо за все, — обняла Лида тетку и торопливо пошла от своего прошлого.

[1] Агранов сыграл роковую роль в судьбе Н. Гумилева.

[2] Румынки — короткие сапожки по ноге со шнуровкой.

[3] Саратовский — ныне Павелецкий.

Глава XIV

Вокзалы

Ночевать к старушкам Бекетовым Лида не поехала. Во-первых, было уже поздно для внезапного визита. Во-вторых, она их почти не знала, так, видела пару раз в далеком детстве, когда тетя Варя, под предлогом прогулки с племянницей, посещала своих дореволюционных приятельниц. Дядя Саша не одобрял такие визиты. Кроме того, раз пожилые дамы всего опасались, зачем же привлекать к ним лишнее внимание, ведь Лида теперь на правах прокаженной. Но самое главное, ей двигала обида и упрямое желание обойтись без чужой помощи, как-нибудь выплыть самой. Как она собиралась «выплывать», не имея за душой ни копейки, Лида представляла смутно. «В конце концов, может, меня тоже посадят, тогда перейду на полное государственное обеспечение».

К полуночи она добрела до вокзала, нет, не Саратовского, откуда для нее когда-то начался путь в новую жизнь, покрасневшими от холода руками Лида открыла двери вокзала Северного[1] — места, где в последний раз видела Николая. Сердце болезненно сжалось. Все оказалось напрасным, она ничем не смогла помочь хорошему человеку.

Переступая через корзины, чемоданы и ноги дремавших пассажиров, Лида пробралась в самый дальний угол зала ожидания. Усевшись на скамейку, она обняла единственное свое имущество — ковровую сумку и закрыла глаза. Надо поспать, а дальше будет видно. Даже глубокой ночью вокзал был полон суетливого оживления, с перронов доносились паровозные гудки, монотонный голос объявлял об отправлении и прибытии составов. Люди срывались с мест, с горящими взорами бежали к новым впечатлениям и встречам с прошлым.

Сон не шел, события дня все крутились и крутились в голове. А вот если бы была возможность отмотать назад кинопленку времени, и прошедший день снова окрасило бы тусклое утреннее солнце, пошла бы просительница вновь к Лубянской площади? «Да, пошла бы», — огрызнулась Лида самой себе и погрузилась в туманные сновидения.

Необъяснимая тревога. Рассеянный свет. Мелодичный голос: «Извините, вы не могли бы приглядеть за моим ребенком?» «Да-да, конечно». Женщина в узком сером пальто с меховой опушкой склоняется над Лидой, дарит улыбку. Вот ведь странно — лица не разобрать, а улыбка поцелуем касается щеки. Тепло и благостно. «Лидочка, подожди меня здесь, вот с этой тетей. Я скоро вернусь. Хорошо?»

— Мама⁈

Утренняя суета беспощадно ворвалась в сон, гася и без того мутную картинку. Лида встряхнулась, протерла заспанные глаза, оглянулась по сторонам — все тот же Северный вокзал. Рядом вареными яйцами с луком завтракала семья — мать и две курносенькие девочки-близняшки. За пыльными стеклами зала ожидания еще хозяйничала темнота, большой циферблат показывал шесть тридцать.

«Где сумка⁈» — дернулась Лида, осматривая колени.

— Вон ваши вещички, во сне упали на пол, я прибрала, — указала женщина на примостившуюся рядом сумку.

— Спасибо, — пробормотала Лида и, перекинув сумку через плечо, побрела искать уборную.

Умывшись ледяной водой, прополоскав рот и пригладив пятерней спутанные волосы, Лида полезла в карман, пересчитать монетки — хватит ли доехать до университета? Внезапным открытием оказалось несколько купюр — месячный заработок Лиды в мастерских. Деньги она всегда исправно отдавала тетушке, оставляя мелочевку на транспорт и столовую, но даже эти скромные сбережения на эмоциях Лида оставила в ящике стола. А вот тетя Варя сразу сообразила и незаметно сунула непутевой племяннице деньги в карман.

От воспоминаний о тетушке набежала слеза, усилием воли Лида заставила себя встряхнуться и пошла на трамвайную остановку.

Уже при подходе к учебному корпусу мятежную душу охватил страх. А если там уже все знают? Как сейчас встретят заступницу врага народа? Может, сегодня не ходить? Все равно конспекты с тетрадями остались в ставшей теперь чужой комнате. Вернуться за ними не позволит гордость. «Трусиха, — отругала себя Лида. — Ты и так три дня пропустила. Смотри на всех с высоко поднятой головой, а конспекты возьмешь у Эльзы и перепишешь». Буквально затолкав себя в широкий холл, Лида отправилась в раздевалку.

Страхи оказались напрасными. Все было как обычно. Однокурсники мимоходом здоровались и бежали по своим делам, преподаватели чинно отвечали на приветствия. Ни призрения, ни осуждения, ни любопытства.