Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега
Ведь оживил когда-то Гефест прославленного ныне Пелопса, сына Тантала, когда в своем угодническом идиотизме и еще более изощренном недоверии к богам папаша дошел до того, что разрубил собственного сына на части и предложил пришедшим в гости небожителям блюдо из его мяса?
И чем все это кончилось? Вечными, танталовыми муками в подземном царстве папаши и славой оживленного богами Пелопса, который теперь повсеместно почитается на Олимпийских играх как зачинатель соревнования в беге колесниц.
И так далее, и так далее, и так далее…
В порыве откровенности, а также под влиянием выпитого вина Эпифокл вдруг по «страшному секрету» поведал всем сидящим за столом, что везет с собой на Фасос, куда он направлялся к известному мудрецу Бебелиху, столько золота, сколько хватит, чтобы сделать себе золотые сандалии.
И Эпифокл заявил, что сделает такие сандалии — а их не носили даже фараоны — и обуется в них перед тем, как нырнуть в кипящую лаву.
— Пожалуй, мне следует проводить тебя не до гавани, а прямо до вулкана Этна, Эпифокл! — воскликнул Алкей. — Вдруг ты от страха так сильно взбрыкнешь ногой, что хотя бы один сандалий останется на земле. Представляешь, сколько на это золото можно купить вина и закатить знатных пиров? Ты уж тогда постарайся, дерни ради нас в воздухе ногой посильнее!
Но, не обращая внимания на шутки. Эпифокл с жаром привел за столом двадцать четыре пункта в пользу своего неожиданного решения, чуть ли не убеждая собравшихся присоединиться к его замечательной затее, и всего один пункт «против», но зато такой, который невольно вызвал взрыв безудержного смеха.
Эпифокл не был до конца уверен, что, когда он дойдет в мыслях до последнего предела своего умственного истощения, у него еще хватит простых человеческих сил взобраться на вершину Этны, так как это не слишком-то легко сделать и выносливому, быстроногому юноше.
«Хм, ведь и в этом, основном вопросе о нашей жизни и смерти все тоже слишком слитно, тесно переплетено», — многозначительно улыбнулся, поддавшись всеобщему веселью, Эпифокл.
Добавив при этом, что еще не решил, не лучше ли ему было бы отправиться к Этне заранее, чтобы вблизи пылающего кратера дожидаться своего последнего часа, или пока все же стоит еще немного побродить по свету, и, прибавляя, что ответ на этот вопрос он надеется получить у знаменитого мудреца Бебелиха, обосновавшегося на Фасосе.
Поэтому все присутствующие за столом высказали бурную радость по поводу того, что сейчас Эпифокл пока направляется на остров Фасос, а вовсе не на Сицилию, в северо-восточной части которой как раз расположен постоянно кипящий вулкан Этна — признаться, куда более знаменитый во всем мире, чем сам философ, — и лишний раз подняли за это кубки с вином.
Но, вспомнив про Сицилию, Сапфо словно увидела перед глазами начертанное светящимися буквами женское имя — Анактория — оно прокатилось в памяти длинной, плавной волной, унося в далекое прошлое.
Анактория — это имя само по себе звучало как законченное стихотворение.
Можно было менять ударение и произносить это имя на разные лады, но оно все равно казалось Сапфо похожим на морскую волну, которая всякий раз мысленно прибивала Сапфо к берегу Сицилии, взвиваясь у берега белопенным вихрем.
И на вкус эта волна была такой же соленой, как слезы на щеках Сапфо в то далекое время, когда она сама волей судьбы была заброшена на далекий благословенный остров.
О, нет! Ей тогда не пришлось бросаться в кипящую лаву Этны или в морскую пучину, чтобы родиться заново, — это произошло само собой, и как раз на сицилийской земле, рождающей вулканы и прочие чудеса.
Может быть, к «перековке» ее судьбы действительно приложил руку хромой Гефест — угрюмый супруг прекрасной Афродиты? Или кто-то из других богов?
Сапфо даже показалось, что и теперь она в комнате вовсе не одна, что здесь появился кто-то еще, незримый для обыкновенного взгляда.
Возможно, это была тень Анактории — женщины, которую Сапфо всегда мысленно называла «любовь моя, незабвенная Анакта» и чью тень — хотя бы только одну тень! — хотелось накрепко удержать в своих объятиях в воспоминаниях и снах.
Но, скорее всего, это была сама богиня памяти — Мнемосина, как правило, приходившая к Сапфо именно в облике Анактории.
Нет, вовсе не случайно, что именно Мнемосина — та, которая состоит из любви и памяти! — считается законной матерью девяти Муз и всех видов искусств.
Сапфо крепко зажмурилась, надеясь хотя бы сейчас отчетливо увидеть перед собой лицо Анактории, но, как и прежде, не смогла его вспомнить во всех драгоценных подробностях.
Какой она была, Анактория?
Красивой? Да, кажется, очень красивой, и даже больше того — теперь она сделалась настолько прекрасной и нестерпимо сияющей в памяти, что для того, чтобы попытаться ее разглядеть, приходилось зажмуриваться.
Молодой? Навряд ли.
Анактория была гораздо старше Сапфо — возможно, на десять, а быть может, и на двадцать, и даже больше лет — тогда Сапфо про возраст подруги не спрашивала, а теперь ей и вовсе его было неинтересно знать.
Зато Сапфо хорошо помнила, что у Анакты были седые волосы, которые она не закрашивала, как делали многие женщины, а, наоборот, слегка подцвечивала какой-то особенной голубой краской, так что ее голова напоминала Сапфо снежную, недосягаемую вершину высокой горы.
Глядя на эту вершину, можно было догадаться, что Анактория успела уже преодолеть множество лет-перевалов, пока добралась до сегодняшнего дня.
Но зато у Анакты было очень молодое, румяное лицо, на нем не было видно приметных, перепутанных дорожек из морщин — отражения тех невидимых путей, по которым на вершину лет забираются все смертные.
И это казалось Сапфо странным и загадочным — может быть, Анактория к своей удивительной мудрости перелетела на крыльях, по воле богов?
Или она на самом деле была еще совсем молода и лишь почему-то очень рано поседела?
Но для молодой женщины Анактория была слишком мудра и серьезна, хотя изредка все же любила и умела повеселиться.
Пожалуй, эта неразрешимая загадка — «энигма Анакты» — а точнее всего, внешнего облика Анактории крепче всего засела в памяти Сапфо, вытеснив все остальные конкретные приметы.
Например то, какие у любимой женщины были глаза, брови, плечи, губы…
Впрочем, Сапфо иногда случайно угадывала забытые приметы внешности Анактории в самых разных окружающих ее женщинах.
Например, увидев нежные, белые руки Филистины, Сапфо могла сказать себе: «Такие же руки были у Анакты», или, поймав на себе чей-то взгляд, вспоминала — «Точно так же иногда смотрела Анактория», а услышав чью-то песню: «Вот так, только еще лучше, пела моя Анактория»…
