Марина Друбецкая - Продавцы теней
— Снимался в синема?
Ленни покачала головой:
— Пока нет. Но будет.
— Вы уверены?
— Да вы тоже уверены, господин Студёнкин.
Студёнкин расхохотался. Ему нравилось нахальство девчонки.
— А вы кем ему будете? — отсмеявшись, спросил Студёнкин.
— Я его агент. Ленни Оффеншталь. Так покупаете или нет?
— Покупаю, покупаю. Хорош ваш Жорж, извините за невольную рифму. Тащите его сюда, завтра же и тащите. О цене договоримся.
Ленни поднялась.
— Нет, погодите. — Студёнкин стал снова тасовать снимки. — Н-да… Интересные ракурсы. И свет тоже. А кто снимал?
— Эйсбар. Сергей Эйсбар.
— Тоже продаете?
— Продаю.
— Знакомое имя.
— Киносъемщик. Неделю назад ушел с фабрики Ожогина.
— Что так?
— Не понравилось.
— Это хорошо, что ему не понравилось у Ожогина, — задумчиво произнес Студёнкин. — Знаете что, мадемуазель, тащите вашего киносъемщика тоже. Любопытнейший может получиться альянс… любопытнейший…
С тех пор прошел месяц и за этот месяц жизнь Ленни резко переменилась. «Продажа» Студёнкину Жориньки и Эйсбара оказалась удивительно удачным предприятием. Жоринька уже снялся в двух мелодраматических фильмах, в одной из которых изображал негодяя-князя, который соблазнил и бросил горничную, а в другой — князя благородного, который соблазнил и не бросил горничную. Ленни смотреть эти опусы отказывалась, но Жоринька ныл, канючил, да и Лизхен обижалась. Пришлось идти.
Эйсбар работал у Студёнкина киносъемщиком. Однако Ленни без зазрения совести использовала его в собственных целях, гоняя с треногой и фотографическим аппаратом по всей Москве. Идея натурбюро приобретала реальные очертания. Эйсбар и Ленни делали снимки античных красавцев в балетном училище и живописных старцев в отрепьях, копошащихся в мусорных кучах на Сухаревском рынке, и поставляли их в студии художников. Студёнкин тоже много чего брал, хотя платил неохотно, да и мелкие кинофабриканты их товаром не брезговали. Многочисленные оперетки и кабаретки были забиты натурщиками Ленни и Эйсбара. Дело дошло до того, что Ленни притащила Эйсбара в студию мадам Марилиз и, устраивая из учениц «живые картины» в греческом духе, придавая девчушкам самые причудливые позы, сделала целую фотографическую постановку.
За этим занятием ее с Эйсбаром и застукала Мадам. Посмотрела, прищурив хитрый глаз, повела длинным носом и… пригласила в кабинет. В кабинете поинтересовалась, где ищут натурщиков. В балетном? На рынках? В оперетках? Нет, это ей не подходит. А вот не могли бы вы, Серж, пройтись со своим чудесным аппаратом по приютам и сиротским домам? Посмотреть девочек? А снимки принести мне? А то эти негодяйки так быстро растут, все время приходится искать им замену для театра. Можете? Се манифик! А гонорар… Да, да, конечно, гонорар я буду передавать милой Ленни.
В общем, натурбюро росло и расширялось. Вот только господин Ожогин ни разу никого у Ленни не купил по причине личной драмы. А между тем его кинопроизводство было в Москве самым большим. Да к тому же — считала Ленни — дело должно быть на первом плане, а личные драмы — как-нибудь потом.
И вот она снова входит в высокий прохладный подъезд и по лестнице с витыми чугунными перилами поднимается в бельэтаж.
Дверь кабинета приоткрылась. Горничная боязливо сунула в щелку нос.
— Что тебе? — резко бросил Ожогин.
— Александр Федорыч, там барышня пришли.
— Какая барышня?
— Давешние. Пятый раз уже приходят. В прихожей сидят.
Ожогин поморщился. Барышня ему сейчас была ни к чему. С момента возвращения Лары из больницы он никого видеть не хотел. Его мучила неясность. Он не представлял, как они будут жить дальше, что ему делать с этой новой Ларой, как вести себя, как обустроить ее жизнь. Иногда на него душной волной накатывала паника, как тогда, возле «Элизиума», и он скрипел зубами, в прах размалывая сигару, которую забывал разжигать. Пора было заниматься делами, но он боялся выходить из дома, оставлять Лару. Сиделке не доверял. Вообще никому не доверял. Только себе. Да и в себе уже сомневался. Упустил вчера Лару, упустил! К тому же этой ночью произошло то, что не должно было произойти, и он никак не мог прийти в себя.
— Так что барышне сказать, Александр Федорыч? — снова раздался голос горничной.
— Зови, — устало махнул рукой Ожогин.
Ленни вошла. Ожогин приподнялся ей навстречу. Ее поразило выражение его лица — отрешенное, нездешнее, как будто он побывал там, куда заказан путь живым.
— Садитесь, — глухо сказал он и указал рукой на кресло. — Мадемуазель?..
— Оффеншталь.
— Мадемуазель Оффеншталь. Чем обязан?
Лицо Ленни казалось ему смутно знакомым, но он не дал себе труда вспомнить.
— Вот, пожалуйста, ознакомьтесь, — Ленни положила перед ним объемистую папку с многочисленными снимками.
— Продаете живой товар? — усмехнулся Ожогин.
— Что-то вроде этого.
Ожогин углубился в изучение снимков.
Между тем Лара зашевелилась в постели. Рядом с ней на подушке лежал маленький пистолетик с изумрудом на рукоятке. Отчего-то Лара обрадовалась, увидев его. Наверное, она нашла его перед тем, как уснуть. Она не помнила, что было ночью. Действие капель продолжалось. Опиат. Ожогин никогда об этом не узнает. Лара взяла пистолет. Интересно, он настоящий? Нет, не может быть. Ведь в синема не бывает ничего настоящего. Героини не умирают. Все — сплошное притворство. Скука! И глупость.
Лара с трудом раздвинула губы в улыбке, приставила пистолет к груди и нажала на курок. На лице ее появилось удивленное выражение. Надо же, настоящий…
…Где-то в глубине квартиры раздался хлопок. Ожогин и Ленни на мгновение замерли и вдруг, вскочив одновременно, бросились из кабинета. Ленни летела впереди. Чутье вело ее в нужном направлении. Она вбежала в спальню Лары и, вмиг все поняв, бросилась навстречу Ожогину, широко раскинув руки, чтобы преградить дорогу.
— Вам нельзя!.. Вам нельзя!.. — закричала она.
Ожогин на ходу отшвырнул ее прочь. Ленни упала, ударившись о стену. Не замечая боли, она вскочила и снова бросилась ему наперерез. Поднявшись на цыпочки, схватила одной рукой за плечи, притянула к себе, прижала и, крепко держа, заслонила второй рукой глаза. Чтобы не видел, не видел, не видел.
— Миленький мой, родименький, хороший, — запричитала-запела она. — Не надо, не смотрите, не смотрите. Не ходите туда, вам туда нельзя, мой родименький, мой миленький, мой хороший…
Так, причитая, она незаметно наступала на него, выталкивая из спальни. Ожогин, постепенно обмякая в ее руках, давал себя увести.
