Виктория Холт - Кирклендские услады
Он насмешливо поклонился.
— Для меня это было удовольствие, — проговорил он.
— А Пятница вернулся? — спросила я Габриэля.
Он покачал головой.
— Завтра объявится, — вставил свое слово Люк.
— Надеюсь, — отозвалась я. Габриэль обнял меня:
— Сегодня мы ничего не можем сделать. И у тебя усталый вид. Пойдем в дом.
Казалось, все наблюдают за нами. Я обернулась и сказала:
— Спокойной ночи…
Их ответ я услышала, уже входя в дом.
— Никогда не видел тебя такой бледной и усталой, — сказал Габриэль.
— Я думала, что никогда не вернусь.
Он засмеялся и снова обнял меня. Потом вдруг сказал:
— Правда, у нас был чудесный медовый месяц? Только очень короткий. Надо его продлить. Я часто думаю, что хорошо бы нам поехать в Грецию.
— «О, светлый край златой весны, где Феб родился, где цвели искусства мира и войны, где песни Сафо небо жгли», — продекламировала я звонко (Байрон. «Дон Жуан», перевод Гнедич.).
Несмотря на беспокойство о Пятнице, я испытывала огромное облегчение, оттого что цела, невредима и вернулась домой. Конечно, это было довольно глупо.
— Скажу, чтобы тебе принесли горячего молока. Быстрее заснешь, — сказал Габриэль.
— Габриэль, Пятница у меня из головы не выходит!
— Он вернется. Поднимайся к нам в комнату, а я пойду на кухню, распоряжусь насчет молока.
Я пошла наверх, думая о том, какой Габриэль деликатный, как заботливо относится к слугам. Ведь в таком большом доме им приходится без конца бегать вверх-вниз по лестницам.
Войдя в комнату, я увидела пустую корзинку Пятницы и опять расстроилась. Вышла в коридор и еще раз покричала его. Старалась успокоить себя, что он гоняется за кроликами — это было его любимое занятие, и я знала, что при этом он забывает обо всем. Может быть, действительно утром он вернется. Понимая, что больше сделать ничего не могу, я разделась и легла в постель.
Я так устала, что, когда вернулся Габриэль, почти спала. Он сел на край постели и заговорил о нашей поездке в Грецию. Казалось, эти планы очень его увлекли. Но вскоре вошла служанка, неся на подносе молоко для меня. Я совсем не хотела молока, но все-таки выпила, чтобы сделать приятное Габриэлю, и через несколько минут крепко заснула.
Меня разбудил громкий стук в дверь. Я неохотно вынырнула из глубокого сна — так крепко мне редко случалось спать. Сев на постели, я увидела Руфь. Она была белая как мел, глаза широко раскрыты.
— Кэтрин! — твердила она. — Просыпайтесь! Да проспитесь же, ну пожалуйста!
И я поняла: случилось что-то страшное. Поискала глазами Габриэля, но его в спальне не было.
— С Габриэлем беда, — сказала Руфь. — Приготовьтесь к худшему.
— Что… что с ним? — воскликнула я. Слова с трудом шли с языка.
— Он умер, — объявила она. — Покончил с собой.
Я не поверила. Наверное, я еще сплю, подумалось мне, сплю и вижу какие-то невероятные сны.
Габриэль… умер? Это невозможно! Как же так? Ведь совсем недавно он сидел рядом со мной на постели, смотрел, как я пью молоко, и говорил о поездке в Грецию.
— Я считаю, мне надо сказать вам все, — продолжала Руфь, не сводя с меня глаз, и не было ли в ее взгляде обвинения? — Габриэль бросился с балкона. Его только что нашел один из конюших.
— Не может быть!
— Вам лучше одеться.
Я выбралась из постели. Руки и ноги у меня тряслись, и единственная мысль завладела мною: «Неправда, Габриэль не мог убить себя!»
Глава 3
Итак, не прошло и недели после моего приезда в «Кирклендские услады», как в доме разыгралась трагедия. Я плохо помню последовательность событий того дня. Помню одно: мной владело какое-то оцепенение, уверенность, что произошло неизбежное, то, чего я ждала и боялась с первой минуты, как переступила порог этого дома.
То страшное утро я по настоянию Руфи пролежала в постели и вот тут поняла, какой у нее сильный характер. Пришел доктор Смит и дал мне успокоительное. Он сказал, что это необходимо, и я проспала до обеда.
Вечером я присоединилась к остальным членам семьи, ждавшим меня в так называемой «зимней гостиной» — небольшой комнате на втором этаже. Ее окна выхолили во внутренний двор, и зимой в ней было теплее и уютнее, чем в других помещениях. Здесь собрались все — сэр Мэтью, тетя Сара, Руфь, Люк. С ними был и Саймон Редверз. Войдя, я почувствовала, что все взгляды обратились на меня.
— Входите, дорогая, — позвал сэр Мэтью. — Ужасное потрясение для всех нас, а для вас, милое дитя, особенно.
Я подошла и села рядом с ним, так как он вызывал у меня большее доверие, чем остальные, и тут же тетя Сара, придвинув стул, села по другую сторону от меня, взяла меня за руку и больше ее не выпускала.
Люк отошел к окну.
— Так же, как те, другие, — бестактно заметил он. — Наверное, они не выходили у него из головы. Мы все время их вспоминали, а он, как видно, вынашивал свои планы…
— Если вы думаете, будто Габриэль покончил с собой, — заявила я резко, — то я в это не верю. И не поверю ни за что.
— Для вас это ужасное потрясение, дорогая, — пробормотал сэр Мэтью.
Тетя Сара придвинулась поближе и наклонилась ко мне. На меня повеяло запахом старости.
— А что же, по-вашему, произошло? — спросила она, и ее голубые глаза зажглись любопытством.
Я отвернулась.
— Не знаю! — воскликнула я. — Знаю только одно: он не покончил с собой.
— Дорогая Кэтрин, — резко перебила меня Руфь, — вы переутомлены. Мы все очень вам сочувствуем, но… вы знали его слишком недолго. С нами он прожил всю жизнь, он — один из нас…
У нее прервался голос, но я не верила в искренность ее горя и невольно подумала: «Теперь дом достанется Люку. Вас это радует, Руфь?»
— Вчера вечером он говорил, что нам надо уехать, — настойчиво продолжала я. — Он мечтал о поездке в Грецию.
— Может, он просто не хотел, чтобы вы догадались о том, что он задумал, — предположил Люк.
— Меня он не мог обмануть. Зачем ему было говорить о поездке в Грецию, если он задумал… такое?
Тут в разговор вступил Саймон. Его голос звучал холодно, и казалось, он доносится издалека.
— Мы не всегда говорим о том, что у нас на уме.
— Но я знаю… говорю вам, я твердо знаю.
Сэр Мэтью закрыл лицо рукой, и я слышала, как он шепчет:
— Сын мой… мой единственный сын…
В дверь постучали. На пороге стоял Уильям.
— Приехал доктор Смит, мадам, — обратился он к Руфи.
— Проводите его сюда, — распорядилась та.
Через несколько минут вошел доктор Смит. Его лицо светилось сочувствием. Он подошел прямо ко мне.
— Не могу выразить, как я огорчен, — проговорил он. — Меня беспокоит ваше состояние.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — ответила я. — Я пережила страшное потрясение, но со мной все будет в порядке. — И неожиданно для себя я истерически расхохоталась, что саму меня привело в ужас.
