Мария Романова - Елизавета. В сети интриг
Карл Август… Почему бы и нет? О нем, помнится, писала и Аннушка, упоминая как бы между прочим и заинтересованность своего супруга в этом выгодном предприятии. Французский престол, конечно, заманчив, но очень обременителен. Мечты Петра Первого были слишком честолюбивы, а планы слишком грандиозны… Не ей, слабой женщине, воплощать их. Не может она так усложнить себе жизнь, ей нужно сохранить трон и обеспечить дочерям пускай не особенно великое, но надежное и верное место среди монархов Европы. А блеск… Что блеск? Чем выше летаешь, тем страшнее падение – и самый блистательный престол может оказаться западней, ведущей лишь к превратностям и печалям…
Как же все эти годы ей хотелось забыть то, о чем неустанно напоминали ехидные, исподтишка, взгляды придворных, чуть слышные перешептывания за спиной, мимолетные насмешливые взгляды… И кто бы еще упрекал ее? Кто был бы ей судьею? Мелкие людишки, десятилетиями отиравшиеся у трона в попытках подобрать крохи, сыплющиеся от изобилия монархов? Развратники и подлецы, стремящиеся сколотить себе состояние да найти девицу покрасивее да пораспутнее, чтобы погрела бочок под старость лет? Дамы, кичащиеся своим благородным происхождением – сколько ваших мужей обязаны «происхождением» только милости Петра Великого? – и брезгливо кривящие губки при упоминании «грязной маркитантки»?
Про маркитантку она как-то своими ушами слышала, все остальное вслух старались не произносить – страшно боялись царского гнева. Правильно боялись – даже сейчас она непроизвольно поджала губы и горделиво расправила плечи.
Что знаете вы, «дамы высокого происхождения», о том, что такое тысячи военных, поток которых не прекращается ни на день, ни на час, ни на минуту? Ими полны все дома, все кабаки и лавки, от них нет прохода на улицах, а ты в своем доме уже не хозяйка, а заложница, и ты в полной их власти, и с тобой могут сделать все что угодно, а твой старик отец будет не в силах помочь тебе…
Проезжие солдаты всегда накидывали на нее масленым оком, и скоро она даже перестала бояться их – привыкла. Но время все же было лихое, и настал миг, когда не стало ни дома, ни отца, ни такого родного и привычного гама на улочках…
Что знаете вы, господа, с такой готовностью осуждающие, о том, как со всех сторон налетают, становятся на дыбы огромные, жутко скалящиеся кони с вооруженными седоками, как окружают, теснят, и выхода нет, и только и остается, что молиться… Когда живешь день за днем то в лачугах, а то и вовсе под открытым небом, и хочется есть, и хочется пить, а вокруг какие-то страшные черные бородатые мужики, а ты не можешь даже и заикнуться, чтобы отпустили домой…
Ей хотелось жить, и хотелось есть, и она вскоре поняла, что все – и кусок хлеба, и воду, и вино, и даже новое, неистрепанное платье можно получить от солдат, ежели, конечно, вести себя правильно. Она и вела – и нравилась им, потому что очень скоро научилась делать именно то, чего от нее ожидали, быть в меру ласковой и в меру веселой, в меру задорной и в меру развязной…
Потом ей повезло. Как раз тогда, когда она начала задумываться, надолго ли хватит ее беспутной жизни. Ее заметил из окна кареты проезжавший мимо граф Шереметев – конечно, заметил, она ведь не была уже перепуганной девушкой в лохмотьях, а сидела на краю телеги, с любопытством рассматривая проходящий и проезжающий люд, в неновой, но красивой лисьей душегрейке, в теплых валеночках, с подобранными волосами, умытая…
В графской палатке было тепло, спокойно, а главное, сытно. Шереметев не особо и утруждал ее, она жила в свое удовольствие и лучшей доли не желала, не гневила Господа, наряжалась и отсыпалась, и все более румяными становились ее щечки, за которые так любил потрепать ее граф. Самое большее, что она себе позволяла, – притворно невинно похлопать ресницами в присутствии гостей Шереметева: хотя таковые случались часто и в большом количестве, видела она их редко, ибо граф молодую любовницу выставлять напоказ не стремился…
И правильно делал, как оказалось. Потому что когда в один прекрасный день в палатку заглянул крепкий красавец в орденах, со сверкающими хитрыми глазами, пышущий неудержимой бесовской силой и удалью, судьба Марты Скавронской была решена… Ее покровитель навсегда лишился пассии, а она – нищего незаметного существования…
Екатерина усмехнулась про себя. Воистину, как говорят в России, вспомнила бабка… Однако вспоминать было приятно…
Неистовая, не знающая границ и сомнений страсть Александра Меншикова поглотила ее целиком, что там – смела с лица земли ту, что была когда-то наивной девицей Мартой, а потом распутной любимицей солдатского сброда… Она теперь не помнила себя и сама называла себя чудной, каждый день превращался в ожидание, каждая встреча становилась праздником, и когда-то она даже мысленно сравнила себя с собакой, которая преданно ждет хозяина, а потом в прыжке ловит брошенную ей кость… Впрочем, это было мимолетно, она даже не отдала себе отчета в том, что подумала, – слишком была тогда молода и недалека, а он как раз вернулся, вошел в палатку, только соскочивший с коня, запыленный, веселый, с озорными хитрыми глазами, – и она бросилась ему на шею, уже не думая и не переживая, а он любил ее так, что думать ни о чем и не надо было, все было ясно без слов… Иногда она ловила на себе его взгляд: странный, словно с стороны, оценивающий, задумчивый… Она не раздумывала, к чему бы это, ее не тревожили такие мелочи, главное, что по ночам он по-прежнему приходил к ней и был таков же, как в первые дни.
Потом говорили, что он сам показал ее Петру – гляди, мол, какова… Она долго не верила, не хотела верить, даже сейчас, хотя уже доподлинно знала, какой змей Алексашка Меншиков и чего от него можно ждать… Сначала она тосковала, все думала, что он заберет ее опять к себе, – до чего же глупая надежда…
– Знал, что я по сердцу ему придусь? – прямо спросила она всесильного фаворита через много лет, когда уже была российской императрицей. – Точно знал, для того и отобрал меня у графа?
Глаза Меншикова томно блеснули.
– Ну что ты, Катенька… Просто красота твоя огромную силу имеет, ни одного равнодушным не оставит…
К своему новому властелину она привыкала долго и мучительно. Однако имела уже достаточно опыта, чтобы ничем не выказывать этого, – хоть она, возможно, и не была наиразумнейшей из всех дочерей Евы. Мужские глаза видят только то, что им показывают, – и она была всегда кротка и приветлива, нежна и предупредительна, соблазнительна и робка…
Не сразу она узнала, что черноволосый поручик громадного роста – на самом деле российский самодержец. А узнав, изумилась и втайне обрадовалась: все же есть справедливость на белом свете, и не зря вело ее столько лет Провидение, уберегая от опасностей и смерти.
