Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти
Ловко балансируя на цыпочках и удерживая на голове сверток с одеждой, Кюджюкбиркус протанцевала к выходу между посапывающих или громко храпящих гедиклис, бесшумная и никем не замеченная, где перешагивая, а где и перепрыгивая смутно, но все-таки различимые в предрассветном полумраке препятствия. Это вовсе не трудно было для той, кого папа-Рит почти год гонял по «лабиринту со змеями». Там, пожалуй, было и потемнее, под затянутой на глазах кожаной повязкой! И что с того, что роли змей исполняли джутовые веревки, в беспорядке разбросанные на полу? Только и радости, что они не могли тебя укусить, если случайно наступишь на какую или заденешь ненароком. Зато сколько раз наступила или задела – столько раз и получила после тренировки хлестких ударов пониже спины. Той же самой джутовой веревкой и получишь! Быстро научишься ходить осторожно и тем самым нахлестанным местом чувствовать, куда не следует ставить ногу!
Во дворике было почти светло, во всяком случае, так Кюджюкбиркус показалось после темного коридора. По нему каждое утро пробираться приходилось буквально на ощупь, хорошо хоть там можно было не опасаться на кого-нибудь наступить. Как и добрая половина гедиклис, Кюджюкбиркус спала голышом и не находила в этом ничего необычного, скорее уж на тех, кто входит во вторую половину, посматривала с удивлением – вольно́ же им спать одетыми! Но вот танцевать голышом, без стесняющего движения верхнего платья, без путающего ноги чурибара, даже без набедренной повязки-лангота, – это поначалу действительно казалось ей хотя и восхитительно-удобным, однако же странным и непривычным. Но тут так принято. Такие правила, ни у одной из наложниц и ни у единого евнуха Кюджюкбиркус не видела ничего, хотя бы отдаленно напоминающего лангот, по слухам, их не носят даже мужчины, а кто такая Кюджюкбиркус, чтобы приходить в чужой храм со своими танцами?
Говорят, что гёзде получают специальную рубаху для спанья, а те, кто становятся икбал, имеют право дополнить ее особыми сальвари и мягким халатом. Разумеется, не когда повелитель призывает их на свое ложе, а во все остальные дни… то есть ночи. И они пользуются этим правом вовсю, превращают его в предмет гордости: ну как же – статус!
Что ж, когда наступит время, придется и ей этим гордиться, со статусом не шутят. А оно наступит, конечно, причем скоро!
Но пока, к счастью, не наступило еще.
Поеживаясь от утренней прохлады и зевая, Кюджюкбиркус сложила одежду на каменной скамье у входа, не удержалась, погладила рукой тонкий хлопок. Ах, какая ткань! Не шелк, конечно, шелк не положен гедиклис, не доросли и не заслужили, но и хлопок здешний ничуть не хуже – нежный и мягкий, словно шкурка новорожденного теленка. Да и сама одежда красоты несказанной, Шветстри о такой и мечтать не смела! Не детская юбка-лонга из двух полосок ткани, лишь на бедрах и скрепленных, – настоящие взрослые сальвари! Да еще такие роскошные, тончайшие, с изящным орнаментом и бисерной вышивкой по поясу! Верхняя рубашка, правда, на полноценный камиз походила мало, скорее на детскую чоли, оставляющую открытым весь живот, но так здесь многие старшие наложницы ходят, и их чоли разве что изукрашены гуще да нитями золотыми прошиты так, что богатого алого шелка почти и не видать. И не бисером на них узоры выложены, а настоящими перлами да смарагдами.
Ну да ничего! Скоро и у Кюджюкбиркус будет дневной алый халат с жемчугами да золотыми вышивками, а еще и ночной халат… какой-то там. А пока лучше поберечь то, что уже имеешь, – кто его знает, когда гедиклис получит следующую обновку, да еще такую красивую!
Все еще позевывая, Кюджюкбиркус подошла к фонтану. В так называемом дворике гедиклис фонтан был небольшим и не бил вверх, как, по слухам, в Запретном Саду, где имели право гулять и наслаждаться роскошью только любимые жены султана. Полукруглая чаша, выдающаяся из стены на полшага, не более, и струйка воды, что в нее стекает, не толще стебелька нарцисса. Но чаша глубокая, а вода в ней достаточно холодная, чтобы прогнать остатки сонной одури.
Вытираться Кюджюкбиркус не стала, знала по опыту, что кожа высохнет мигом, стоит только начать танцевать.
* * *Кёсем смотрела, как в пустом внутреннем дворике танцует обнаженная девочка. Быть замеченной она не опасалась – маленькая танцовщица слишком увлечена, а оконный проем, у края которого стояла слившаяся со стеной Кёсем, слишком глубок и темен. Да и не смотрит девочка вверх, вот когда перейдет к подтягиванию на перилах балкона, тогда да, тогда лучше уйти, если имеешь желание остаться незамеченной. Балкончик расположен как раз напротив окна, да и рассвет накатывает стремительной приливной волной, и скоро даже глубокая оконная ниша перестанет быть надежным укрытием.
Про Кёсем среди обитательниц Дома Счастья ходило много слухов самого разнообразного толка, одни из них зарождались сами собой и были не всегда приятны, другие же она сама распускала вполне сознательно, это были полезные слухи. Пустить слух не так уж и сложно, если хорошо знаешь, на что способна та или иная наложница и кому из них достаточно лишь шепнуть что-нибудь по большому секрету, дабы завтра об этом говорил весь гарем.
Кёсем знала.
Слух о том, что великая Кёсем знает все про всех и никогда не спит, был из самозародившихся, но полезных, и Кёсем не спешила его пресекать. Скорее поддерживала. Чему немало способствовала привычка спать урывками и вполглаза, просыпаясь от малейшего намека на опасность, – а в гареме любая необычность, любое самое легкое нарушение налаженного распорядка могут оказаться опасными, и не просто опасными, а смертельно. Тот, кто спит внимательно и не расслабляясь, имеет куда больше шансов проснуться живым. И просыпаться снова и снова, долго и счастливо.
За утренними танцами Кюджюкбиркус Кёсем следила давно, но не потому, что считала их чем-то опасным. Эта странная девочка, так похожая и одновременно так не похожая на нее саму в далекой юности (ну, не такой уж и далекой, если быть честной хотя бы с самой собой!), вызывала у Кёсем интерес. Даже больше – эта девочка ей нравилась. И не просто как еще одна вполне подходящая кандидатка в будущий гарем одного из сыновей, но и сама по себе. Нравились ее детская непосредственность, ее сила и целеустремленность, ее улыбка, не сходящая с пухлых губ ни на миг, ее постоянная готовность радоваться любому пустяку и по малейшему поводу заливаться звонким переливчатым смехом. Даже ее детские шалости и проделки особо не раздражали Кёсем – в них она тоже узнавала отражение собственных шалостей и проделок.
Вот ведь наивная глупышка! Думает, что если пробралась во дворик, никого не разбудив по пути, то никто и не знает о том, чем она тут каждое утро занимается! Ах, если бы в гареме было так легко утаить хоть что-то! Уж кто-кто, а Кёсем, хранящая самую значительную и опасную тайну гарема, не понаслышке знает, как же это сложно, сколько сил и выдержки нужно для этого и интриг какой изощренности требует сокрытие в тайне чего-нибудь мало-мальски важного. Маленькой воздушной плясунье еще предстоит многому научиться, если она собирается вести собственную игру. Может быть, когда-нибудь и научится, в том числе и хранить свои секреты.
