Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры
— Может, он уже нашел свою любовь, — гадала Таис. — Или вообще не ищет… Но мне кажется недостойным с помощью приворотов, как ты мне советуешь, или обольщения и всяких хитростей пытаться влюбить… или затягивать в постель… Все это не мое, из другой жизни, которую я презираю. О которую не хочу пачкаться и пачкать его.
— Милая Таис, я не хочу ранить тебя, но, подумай, из какой он семьи — большего разврата не сыщешь в Греции. И вообще, не идеализируй его. Он людей начал убивать раньше, чем бриться.
— Ты не понимаешь. Я чувствую это, — Таис ударила себя в грудь для пущей убедительности, — он другой, он чистый! Тебе легко его поносить, ты его не лю-ю-юбишь…
Таис заплакала, и Геро стало жалко ее и стыдно. Еще не хватало поссориться. Мир груб и враждебен, но пока они вместе, они все преодолеют. О, великие боги, зачем вы создали нас женщинами, да еще с умом и чувствами!
— То, что нас не прикончит, сделает нас сильнее, — шепнула Геро, и они обнялись, как две сиротки, какими в сущности и были. — Что за несправедливость: от других не знаешь, как отбиться, а того, кто нужен как воздух, не знаешь, как добиться… Но кое-чему ты можешь у него поучиться — целеустремленности. Он уверен, что любое задуманное им дело осуществится. И ты не должна сомневаться, что у него раскроются глаза и он оценит, какое ты сокровище.
— Ты бы знала, как я ненавижу себя за эту слабость, безволие. Как будто я себя забываю, теряю…
— Ненавидеть себя нельзя ни в коем случае. Оставь это другим.
Пока Таис тайно сохла по Александру, Птолемей всеми способами показывал, что она принадлежит ему и конкуренция нежелательна. Конечно, как свободная женщина, она может вести себя свободно, — на то она и свободная женщина, — каждый имеет право попытать у нее свое счастье, но лучше не надо. Таис же намекала, что ей довольно одного Птолемея, и с остальными возможны лишь приятельские отношения.
Критянин Неарх, счастливый избранник Геро, всегда напоминал Таис Одиссея, видимо, потому, что был находчив и целенаправлен, как легендарный царь Итаки. К тому же он был выдумщиком. Другой бы сказал — лгуном, что вообще считалось типичной, вошедшей в поговорку, чертой критян. Но если он что-то сочинял, это вызывалось не поиском выгоды для себя, а наличием фантазии. А Таис ценила в людях широту фантазии и многогранность души. Смех был гарантирован, если Неарх и Леонид начинали на пару упражняться в остроумии. Неарх отпускал свои шуточки с каменным выражением лица. Леонид, как актер, их обыгрывал и подавал в такой форме, что люди хохотали до слез. Своим юмором они расцвечивали жизнь, вносили в нее легкость, заглушали страхи. А для страхов в их жизни хватало поводов. Судьба горсточки македонцев в огромной вражеской стране была еще далеко не решена окончательно.
Таис в очередной раз восхитилась, как Геро умеет устраивать свои романы — не травя ничьей души, изящно и приятно для обеих сторон. Почему же у Таис все выходят какие-то запутанные истории с разбиванием сердец, включая собственное?
— Видимо, я глупа, как эти милые черноногие овцы, мои сестры, — усмехалась Таис.
— Нет, это просто потому, что ты — любишь. А я — нет. Любовь — источник счастья и она же источник несчастья, спасение и пагуба, надежда и разочарование. Зачем мне это надо? Ты живешь, не жалея себя, а я — развлекаясь, чтоб не было скучно. Ты руководствуешься сердцем, а я — головой. И еще неизвестно, кто из нас глупее, — отвечала Геро.
— Для меня такая пытка просто стоять рядом, спокойно разговаривать с ним. Я схожу с ума от одного его случайного прикосновения… — обреченно призналась Таис.
А Геро подумала, что ей самой понадобилось по меньшей мере два года и с десяток любовников, причем вполне достойных мужчин, чтобы наконец понять (только понять, а не войти во вкус), ради чего люди идут в постель друг с другом.
Особенно запомнился Таис один разговор, давший много пищи для размышлений. Он состоялся еще весной, на одном из совместных ужинов, когда Птолемей еще был с ними. (Позже Александр послал его на помощь Асандру, который все еще осаждал галикарнасскую цитадель.) Геро пересказала его начало, на котором Таис не присутствовала, потому что танцевала с Леонидом. Да еще как! С присущим ей самозабвением, раскованностью, никогда, однако, не переходившей в развязность. Таис, казалось, и не задумывалась, что может чувствовать Леонид, когда она прижимается к нему своей роскошной грудью, смеется в ухо. Для нее танец означал игру, власть музыки, радость красивых движений. Танцуя, она дразнила, будоражила, но без тени фривольности, непристойности. То же отсутствие сомнений в возможной двусмысленности было и в реакции Александра, когда он радостно, только радостно, наблюдал за ней.
— Таис действует на меня успокаивающе, — заметил Александр, перехватив изумленный взгляд Птолемея, рассмеялся. — На тебя, я уверен, наоборот, но я другое имею в виду. Она передает мне свое спокойствие, внутреннюю гармонию. Я могу себе представить, что я кого-то подавляю своей энергией.
Вот тут Птолемей невольно отвел глаза. Он действительно иногда уставал от царя. Нельзя сказать, что так выражалась нелояльность Птолемея, скорее, досада, что он сам не может быть таким деятельным и неутомимым. Хотя сам Птолемей совершенно не относился к числу людей, проводящих свою жизнь за подсчетом волн на берегу моря, он осознавал свою ограниченность рядом с Александром, а кому это приятно.
Подошла запыхавшаяся улыбающаяся Таис.
— Я подавляю тебя своей энергией? — напрямую спросил ее Александр, когда она села и отдышалась.
— Нет, как раз наоборот — наполняешь силами. Спасибо тебе большое!
— А ты меня наполняешь покоем.
— О, правда?! — радостно воскликнула Таис. — Я очень рада. Значит, без всяких усилий с моей стороны, я могу сделать тебе что-то хорошее, полезное. Как и ты мне. Как замечательно мы друг другу помогаем! — Она рассмеялась, откинула волосы со вспотевших плечей.
— А вот Птолемей меня не понимает; ты его, видимо, не успокаиваешь, — подмигнул царь Птолемею.
— Я знаю, что ты имеешь в виду, государь, — не обратила внимание на его реплику Таис. — Так на меня влияла одна египтянка, жрица храма Исиды, где я проходила обучение. Иной раз, пока дойдешь до храма через Афины, — шум, склоки, жара, суета сует, — наберешь себе грязи на душу, как на обувь. А стоило мне с ней лишь приветствиями обменяться, и душа у меня сама собой просветлялась, успокаивалась…
— Рядом со жрецами, которые всю жизнь общаются с богами, часто чувствуешь такое, — возразил Птолемей.
— Да, может быть, — легко согласилась Таис и обняла его за плечи. — Хотя другой жрец как раз действовал на меня подавляюще. Видимо, он слишком гордился своими тайными знаниями, и ощущение собственной значимости нарушало его внутреннее равновесие.
