Памела Джонсон - Кристина
Мистер Бэйнард холодно встретил меня.
— Вам известно, что вы опоздали на десять минут? Младшим служащим полагается завтракать час, но не больше. Да, вас кто-то спрашивал по телефону. Какой-то мистер Скелтон. Не будете ли вы любезны впредь предупреждать наших друзей, чтобы они не звонили вам в контору по личным делам?
Глава XI
— Он будет еще звонить?
— Не знаю, не спрашивал, — буркнул мистер Бэйнард. Он уже чувствовал приближение очередного насморка. — Не интересовался! — злобно рявкнул он, за секунду до того как мучительно расчихался.
Я тихонько села за свой стол, не желая вызывать еще больший гнев на свою голову, — я мечтала, чтобы из нее как можно скорее выветрился хмель. Я попыталась разобраться в том, что произошло со мной сегодня. С замиранием сердца я думала о Нэде Скелтоне, хотя это не было возвращением моего первого бурного чувства. Я с трудом могла вспомнить, как он выглядит, — восемь месяцев немалый срок. Время после обеда тянулось медленно, и вскоре я устала вздрагивать от каждого телефонного звонка. День клонился к вечеру. Длинной полосой опустился туман, оставив различимыми лишь первые ряды деревьев в Сент-Джеймском парке. На фоне желтой ваты тумана они стояли неподвижные и словно отлитые из чугуна.
В четверть шестого раздался его звонок. К счастью, я была одна в комнате, заканчивая письма, которые в последнюю минуту продиктовал мне мистер Фосетт. Мистер Бэйнард, ища спасения от насморка, ровно в пять нахлобучил шляпу и поплелся сквозь туман домой.
— Я не уверен, помните ли вы меня, — услышала я голос, который никогда бы не узнала, если бы не была предупреждена. — Мы познакомились на танцах. Вчера, играя в клубе в скуош[16], я встретил вашего приятеля Виктора. Он сказал мне, где вы работаете. — Голос умолк, словно ждал ответа.
Наконец я пролепетала в трубку, что очень рада.
— Не согласитесь ли вы покататься со мной на машине. Не сегодня, конечно, учитывая погоду.
— С удовольствием.
— В таком случае я еще позвоню вам.
— Это не совсем удобно.
— Понимаю. Тогда дайте мне ваш адрес. У вас дома есть телефон?
Узнав, что нет, он небрежно выразил свое сожаление. Обычно он лишь в последнюю минуту знает, будет ли свободен. Диктуя ему адрес, я почувствовала, как задета моя гордость. Почему он говорит со мной таким уверенным, таким деловым и странным тоном? Он напомнил мне мистера Бэйнарда, разговаривающего с младшими служащими. Поэтому я сказала:
— Я тоже не всегда располагаю своим временем и не всегда знаю, когда буду свободна.
— Вы освободитесь для меня, — сказал Нэд Скелтон, — я позабочусь об этом.
Он повесил трубку. Разговор этот оставил чувство беспокойства и неудовлетворенности. Меня охватила тревога, зашевелились забытые надежды. Мне же совсем не хотелось, чтобы они снова подняли голову.
Я становилась взрослой и твердо решила покончить с глупыми мечтами. Зачем он беспокоит меня своими звонками, да еще так, словно бы уверен, что я сижу и жду их? У меня только что было свидание с миллионером. Точно в сказке, я получила в подарок букет из двенадцати гардений. Жаль, что он не знает этого, не понимает, что именно со мной это может случиться.
Я сложила аккуратной стопкой письма, положив на каждое конверт, и понесла их мистеру Фосетту на подпись.
Мистер Фосетт шумно вздохнул.
— Я задержал вас, мисс Джексон. Бегите-ка домой, а то будет трудно добираться. О-хо-хо!
Я действительно с трудом добралась домой, ибо туман сгустился и автобусы двигались по Пикадилли не быстрее пешеходов. Уличные фонари едва пробивали густую мглу, и в словно разделенных на отдельные нити полосах света клубился и полз туман. Тускло светились витрины, и даже сверкающие огни за окнами уютных клубов казались горстью круглых, без блеска рубинов. Густой удушливый воздух и выпитые бокалы мартини вызвали одну из тех жестоких головных болей, которые волей-неволей заставляют оценивать все лишь с точки зрения трезвого разума. Я знала, что мой миллионер уже забыл меня, и каким бы ярким воспоминанием он ни остался в моей жизни, в его я пройду лишь бледной тенью. Я знала, что мне не хочется видеть Нэда Скелтона, что он груб и наверняка недобр.
Мне было все равно, позвонит ли он еще или нет; мне даже не хотелось, чтобы он мне писал.
По крайней мере мне не хотелось этого тогда. Но в последующие недели, когда дни шли, а вестей от него не было, беспокойство снова овладело мною, вернулось прежнее лихорадочное состояние. Словно в тревожном, полном галлюцинаций сне мне виделось мое будущее, и я с тоской тянулась к нему. Я была неспокойна и несчастна.
Когда же наконец пришло его письмо, я была вынуждена отказаться от встречи, ибо умер мой отец.
Однажды ночью за неделю до рождества, очнувшись от странного тревожного сна, он тронул Эмили за плечо и сказал каким-то чужим голосом:
— Я спущусь вниз, старина.
Эмили устала за день, и он прервал ее крепкий сон. Сквозь дремоту она подумала, что голос у него какой-то странный, да и разбудил он ее в сущности из-за такого пустяка. Она снова уснула. Спустя какое-то время, проснувшись и решив, что уже рассвет, она протянула руку и вдруг обнаружила, что отца нет рядом. Сон мгновенно оставил ее. Вскочив с постели, она накинула халат и, полная тревожных предчувствий, выбежала на лестницу. Ее часы показывали всего половину второго. Ей казалось, что, когда отец разбудил ее, был час ночи: возможно, она слышала бой часов на соседней церкви. Но даже полчаса было слишком много для его отсутствия. Спускаясь по лестнице, она начала дрожать.
Затем она увидела его в конце коридора: он шел, шатаясь, словно пьяный. Она увидела его потому, что свет уличного фонаря падал в круглое лестничное окно. Посмотрев на нее, отец спросил:
— Зачем ты здесь, старина? — А затем перед нею уже был чужой человек, ибо страшная гримаса исказила его лицо так, словно он решил в шутку напугать ее. — Старина… — снова промолвил он и упал к ее ногам.
Она закричала. Я спала так крепко, что не слышала ее крика. Она опустилась возле него, положила его голову к себе на колени, гладила его мокрый от испарины лоб, звала его по имени, целовала, кричала на него в гневе и безумном страхе. Она лихорадочно пыталась нащупать пульс, но пульса не было.
Все это она потом рассказала мне.
Я помню лишь, как увидела ее у своей постели, как даже в такую минуту она осторожно, шепотом, чтобы не напугать, будила меня:
— Кристина, твой отец… Ему плохо.
В памяти остались кошмарные минуты, как вслед за нею я спустилась в ярко освещенный холл и впервые увидела смерть; как, наспех накинув пальто, бежала по морозным улицам в поисках врача. А потом было то, о чем трудно писать, ибо в этом нет ничего нового, что бывает всегда, когда в дом нежданно входит смерть, — обычный ритуал, но для близких тягостный, невыносимый.
