Ирина Мельникова - Антик с гвоздикой
— Ничего! Мы мигом! Зато как хорошо спаться будет!
И, взявшись за руки, сестры сбежали по пологому берегу к купальне.
Раздевшись донага, они долго плескались в прогревшейся за день воде. Плавали наперегонки, зажав носы пальцами, ныряли и все время весело перекликались и хохотали так, как давно уже не хохотали в присутствии друг друга. И ничуть не заботились, что кто-то увидит их обнаженными. Слуги за версту обходили купальню, стоило им заслышать голос графини.
Наконец они выбрались на деревянные мостки и принялись растирать друг друга нижними рубахами, так как полотенец взять с собой не удосужились. И опять хохотали и беззаботно болтали, вспоминая детство и свои проказы. Потом переключились на Павлика. Маленький он был таким потешным, смешно коверкал слова, переиначивал их на свой лад и проказничал в младенчестве не меньше, чем его матушка и тетушка вместе взятые.
— Как ты думаешь, — неожиданно спросила Наташа, — Павлик больше на меня походит или на графа Федора?
Ксения растерялась. Честно сказать, она никогда об этом не задумывалась. Она нахмурила брови, вызывая в памяти лицо племянника, и, добившись этого, пожала плечами, недоумевая про себя. Зачем вдруг Наташе вздумалось выяснять, на кого похож ее сын? Не все ли равно на кого: графа Федора давно нет в живых.
И лицо у Павлика — самое обыкновенное мальчишеское лицо. По-детски круглощекое, с пухлыми еще губами, но решительно обрисованным подбородком, который племянник очень любит задирать вверх при споре с маменькой, а теткой тем более. И волосы у него значительно темнее, чем у Наташи, и они не вьются, как у графа. И завивка их по утрам каждый раз выливается в настоящие наказание. Павлик ни в какую не желает сидеть спокойно, ойкает и сердится всякий раз, когда Марфуша потянет или дернет его за волосок. А без этого никак не обойтись, потому что они у него жесткие и непокорные и никак не желают ложиться как следует.
Хотя глазами он, несомненно, удался в мать. Но брови у него гораздо шире и гуще и пусть по форме похожи на Наташины, но почти срослись на переносице. И нисколько не напоминают брови отца, тоненькие и дугообразные, как у дешевой кокотки, но, кажется, куафер исправно их графу подправлял, так что какую они имели форму на самом деле, не знал никто, кроме, пожалуй, старой графини…
— Кажется, на тебя, — ответила она не совсем уверенно, — правда, я совсем не помню, какой ты была в детстве…
— Ах ты, лиса! — засмеялась Наташа и шлепнула сестру по спине. — Всегда найдешь, как оправдаться! — И беззаботно добавила: — На самом деле Павлик полностью походит на меня. Я на него иной раз смотрю и словно себя вижу в этом возрасте. И я его прекрасно понимаю, когда он просит научить его кататься верхом или управлять лодкой. Я хоть и была девочкой, но мне тоже хотелось научиться чему-нибудь этакому, чему барышень обычно не обучают. Тогда еще папенька не так сильно пил, у нас были свои лошади, и мы частенько выезжали за город покататься верхом. Он же меня и плавать научил, а маменька страшно боялась воды и, когда увидела в первый раз, что я плаваю, тотчас упала в обморок. — И Наташа весело расхохоталась, совершенно забыв о том, что в некоторые моменты поступала точь-в-точь как их незабвенная маменька, которая всего на свете опасалась, но в тяжелые минуты оказалась намного смелее и решительнее их отца…
Месяц уже переместился на другую сторону неба, когда сестры наконец вернулись в дом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где располагались спальни, они весело пересмеивались. Ксения давно не видела Наташу столь оживленной и похорошевшей. Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось. Волосы ее после купания растрепались, и длинные их прядки то и дело падали ей на лоб. И она совсем по-детски не убирала их рукой, а сдувала, а в какой-то момент вдруг не выдержала, приподняла юбку за края и крутанулась на каблуках, ну совсем как сама Ксения несколько часов назад, когда вздумалось ей затосковать о балах и танцах.
— Спокойной ночи, дорогая! — Они остановились рядом со спальней Ксении, и Наташа поцеловала сестру в щеку. — Прости еще раз, если я была груба с тобой!
— Ну что ты! — смутилась Ксения. — Я ведь тоже была не права!
— Значит, мы квиты? — улыбнулась Наташа. — И больше никаких обид и никаких ссор?
— Выходит, квиты! — Ксения обняла сестру в ответ. Они расцеловались и разошлись по спальням, не зная еще, что и прошедший, принесший им массу огорчений день, и предстоящая ночь станут поворотными в их судьбе.
— Барышня, где вы только бродите? Я тут чуть не заснула, вас дожидаючи, — встретил Ксению сердитый шепот Марфуши, стоило ей только перешагнуть порог и закрыть за собой дверь.
— Что случилось? — спросила та встревожен-но. — Павлик?..
— Да все в порядке с вашим Павликом! — отмахнулась горничная. — Спит как ни в чем не бывало! Я уже раз пять проверяла! — Она с явным торжеством посмотрела на барышню и лукаво ей подмигнула: — Али спляшете сначала, али сразу отдать?
— Чего отдать? — опешила Ксения. — Говори, что у тебя!
— Письмо от милого дружка, вот чего! — Горничная потрясла в воздухе конвертом и, поведя плечом, обошла вокруг Ксении, приплясывая и выбивая дробь босыми пятками. К счастью, пол покрывал толстый ковер, иначе Марфуша всполошила бы весь дом столь необычными для него звуками.
— Какое еще письмо? От какого дружка? — еще больше растерялась Ксения. — Что ты выдумываешь?
— С чего мне выдумывать? — Марфуша сделала вид, что обиделась, и спрятала руку с конвертом за спину. — Дел у меня других нет, чтобы выдумывать! Сами, что ли, не видите конверт? — И она вновь потрясла им у Ксении перед носом. — Писано не по-нашенски, значит, от милого дружка!
— Господи, Марфа, что ты болтаешь? — рассердилась Ксения. — Сама знаешь, что по-нашенски или не по-нашенски никто мне не пишет, кроме Павлика. — Она изловчилась и вырвала конверт из рук горничной. — Дай сюда!
«Мадемуазель Ксении», — прочитала она надпись на конверте, сделанную по-французски незнакомой рукой. Сердце ее, казалось, подпрыгнуло, замерло на мгновение, а потом зачастило быстро-быстро, и ей даже почудилось на мгновение, что оно вот-вот выпрыгнет у нее из горла.
Она схватила ножницы, быстро надрезала конверт и вытащила четвертушку веленевой бумаги. Оглянувшись на Марфушу, которая молча, но с изрядным любопытством наблюдала за ней, Ксения негодующе фыркнула и подошла к лампе. В письме было всего несколько строк. Но они заставили ее зардеться и вновь оглянуться на Марфушу. Та, словно гусыня, вытянула вперед шею, стараясь заглянуть в листок, хотя только-только еще научилась складывать буквы в слова. И потому читала лишь, и то с грехом пополам, по-русски, но по-французски шпарила не менее лихо, чем сама Ксюша, и порой гораздо лучше Павлика.
