Симона Вилар - Паладин
— Ради самого Аллаха, Абу Хасан, — рассмеялся аль-Адиль, — неужели ты хочешь сказать, что тот порядок, какой я заметил в Шобаке, это не твоя заслуга, а результат требований находящейся под твоим попечительством иноземки?
На это Абу Хасан не знал, что ответить, а его господин еще и спросил:
— Надеюсь, что ты расчистил и колодец кафиров, какой при взятии завалили трупами и мусором?
Лицо Абу Хасана потемнело от прилившей крови. Неужели его господин хочет, чтобы люди спускались в эту дыру, откуда разит тлением? Ведь никто не ведает, куда приведет этот темный лаз!
Позже, когда аль-Адиль уже принял ванну и Абу Хасан растирал маслом плечи господина, ему снова пришлось отвечать на вопросы о Джоанне. Да, ей доставлялось все, что она просила, за ней следили, особенно после того, как крестоносцы ушли от стен Иерусалима, — напомнил он с неким нажимом, ибо еще не забыл, каково было изначальное приказание его повелителя насчет судьбы заложницы, если кафиры начнут штурмовать Святой Град. Но потом все изменилось, и, похоже, сейчас аль-Адиль явно не желал об этом упоминать. Малика куда более интересовало, как скоро англичанка отошла после рождения ребенка, как за ней ухаживают, сказались ли на ней роды и сохранилась ли ее дивная красота, чтобы при встрече она могла понравиться своему хозяину. На это Абу Хасан ответил, что лучше об этом спросить у евнуха Фазиля, поскольку Абу Хасан больше следит за замком, нежели за женщиной, у которой душа дикой кошки, а взгляд жалит, как яд скорпиона.
И опять аль-Адиль смеялся.
— Да ты просто боишься ее, Абу Хасан! Но разве ранее ты не слышал, что назареянки, да еще знатные, куда требовательнее, чем женщины в племенах бедуинов?
— Аллах велик, господин, и он знает, что я выполнял ее капризы, какими бы странными они ни казались. Но эта неугомонная все равно смотрит на меня, как на помет верблюда.
Абу Хасан старался говорить спокойно, но в глубине души был возмущен. Приказы его господина переменчивы, как порывы ветра над долинами Заиорданья. А ведь одно время Абу Хасан даже тешил себя мыслью, какое удовольствие он получит, когда начнет срезать мясо с ненавистной христианки! Теперь же… Не увяла ли ее красота — все, что интересовало Малика…
Аль-Адиль жестом отпустил его, велев прислать евнуха. Несмотря на некогда пережитую им ярость, вызванную тем, что Джоанна столь коварно обманула его, с течением времени гнев эмира сменился на обычное любопытство, смешанное с желанием. К тому же так соблазнительно было бы уязвить гордыню Ричарда Английского, сообщив, что его родственница влюбилась в брата султана и стала одной из наложниц в его гареме. Какой щелчок по самолюбию вождя христианского воинства! Как будут насмехаться над ним его же соратники-крестоносцы, узнав, что родственница прославленного Львиного Сердца ублажает на ложе его врага!
Размышления Малика были прерваны появлением евнуха.
— О, господин мой, пусть пошлет тебе Аллах много счастливых лет! — распростерся Фазиль своим тучным телом на плитах пола.
— Да будет он велик и славен, — отозвался аль-Адиль, делая Фазилю знак приблизиться.
«Как эта плоская шапочка удерживается на его круглой лысой голове?» — подумал эмир, разглядывая Фазиля. При этом отметил, что ссылка евнуха в Шобак не сказалась на его облике. А ведь он так причитал, когда аль-Адиль приказал ему собираться в Заиорданье! Но теперь толстяк выглядел чудесно. И немудрено, учитывая, что после того как прошла опасность штурма крестоносцами Святого Града и Джоанне де Ринель уже не угрожала опасность, аль-Адиль увеличил расходы на ее содержание, а евнухи никогда не упускают случая улучшить свое положение, если опекаемые ими наложницы получают от господина новые милости. И сейчас Фазиль — дородный, укутанный в шелковый небесно-голубой халат с узорчатыми нашивками, с гладкой лоснящейся кожей и с выражением полного удовлетворения на лице — смотрелся не хуже, чем когда прислуживал любимицам господина в Иерусалиме, даже еще более потолстел как будто.
И все же аль-Адиль не ошибся, поручив этому человеку присматривать за англичанкой. Тот знал о Джоанне буквально все: и что она, находясь в заточении, не тратила времени даром и старательно изучала арабский, и что прекрасно держалась и часто пела (а поет она так, что даже стражи на башнях порой заслушивались, пока грозный Абу Хасан однажды не разбил ее лютню, в чем, безусловно, был прав, поспешил добавить Фазиль, ибо пение иноверки могло привлечь внимание тех, кому не следует знать о знатной даме, пребывающей в Монреале). Следующий вопрос эмира его смутил: как часто общалась пленница с капитаном стражи ворот Керимом? Тут Фазиль немного помедлил, но эмир не сводил с него пристального взгляда, и Фазиль вынужден был признаться, что дама порой играла с любимым гепардом Керима и что бывший хаджиб иногда приходил побеседовать с ней. Но только в присутствии самого Фазиля, поспешил добавить евнух. Ох, как же ему не хотелось сообщать господину, что он просто уставал от неуемной пленницы и предпочитал отдыхать, когда она прогуливалась в переходах замка. Ведь куда она могла отсюда деться?
Зато как расцвела красота дамы Джоанны! — предпочел перевести разговор евнух и даже возвел к потолку глаза. Роды мало сказались на ней, рожала она довольно легко, да и предложенную младенцу кормилицу приняла с одобрением. Ныне же, по истечении полутора месяцев после родов, она просто как персик в цвету — поцеловал евнух сложенные щепоткой толстые пальцы.
— Кожа ее сделалась гладкой и мерцающей, словно перламутр, грудь осталась упругой, к тому же она немного пополнела, что ей, несомненно, идет: исчезла ее худоба, более плавными стали движения, в них появилась особая грация. И сейчас она словно раскрывшийся бутон, дивный и манящий цветок, источающий благоухание.
Аль-Адиль довольно улыбнулся, глаза его затуманились, однако через миг он спросил:
— Но готова ли она к встрече со мной?
Фазиль сладко заулыбался.
— Да, господин. Джоанна де Ринель, как я отметил, из тех женщин, которые после деторождения становятся особенно чувственными. Она млеет, когда расчесывают ее длинные волосы, получает удовольствие от работы массажистки, а порой — я наблюдал за ней, когда она спит, — ее донимают сладострастные видения: она раскидывается, медленно стонет во сне, порой сама касается себя, извивается… О, благородный Малик, нет никакого сомнения, что она жаждет обладания. И если я еще и могу что-то добавить к вышесказанному, так это то, что дама Джоанна достаточно разумна, чтобы понять — если она и далее хочет жить в роскоши и покое, то обязана проявить благосклонность к тому, от кого зависит ее положение.
