Филиппа Грегори - Проклятие королей
– Он может, – задумчиво отвечаю я. – Может на ней жениться. И она может за мной послать. Знаешь, если женится – она за мной пошлет.
Это похоже на чудо, такое могучее чувство свободы, словно весна после холодной серой зимы. Оно случилось весной, и с тех пор, каждый раз, видя в живой изгороди кусты боярышника, белые от цветов, как снег, или нарциссы, клонящиеся от ветра, я думаю о весне, когда старый король Тюдор умер, мальчик Тюдор принял трон, и все пошло на лад.
Он сказал мне тогда в детской, что быть королем – священная обязанность. Я в ту пору считала его очаровательным хвастунишкой, мальчиком, которого испортили обожающие его женщины; но любящим и с добрыми намерениями. Но кто бы мог подумать, что он так вырастет, что отринет злого старика, приняв Катерину как невесту, провозгласит себя королем и объявит, что готов жениться, – все разом? Это было первое, что он сделал, наш семнадцатилетний мальчишка. Совсем как мой дядя, король Эдуард, он получил трон и женщину, которую любил. Кто бы мог подумать, что Гарри Тюдор обладает отвагой Плантагенетов? Кто подумал бы, что у него есть воображение? И страсть?
Он – сын своей матери; это единственное объяснение. Ему предались ее любовь, отвага и вера в лучшее, они свойственны нашей семье. Он король Тюдор, но он – мальчик из дома Йорков. Радостью и верой в лучшее он удался в нас. Он так охотно берет власть, так скор на решения – он из наших.
Принцесса Катерина призывает меня, прислав коротенькую записку, которая велит мне ехать в дом леди Уильямс, где мне приготовлены покои, достойные благородной женщины моего положения, а потом сразу же явиться в Вестминстерский дворец и идти прямо в гардеробные, чтобы выбрать полдюжины платьев и в богатом наряде начать исполнять обязанности первой дамы при Катерине. Это избавление, я свободна. Я возвращаю себе свою жизнь.
Детей я оставляю в Сайоне, а сама отправляюсь по реке в Лондон. Я пока не смею взять их с собой, мне кажется, что я должна сперва удостовериться, что нам ничто не грозит, увидеть, что мы на самом деле свободны, – и лишь потом я решусь вызвать детей к себе.
Лондон не похож на город, лишившийся короля, или на столицу в трауре; это город, обезумевший от радости. На углах жарят мясо, из окон пивоварен раздают эль. Короля едва похоронили, принц еще не коронован, но весь город ликует, открыли долговую тюрьму, и оттуда выходят люди, считавшие, что больше не увидят света дня. Словно умерло чудовище, и мы избавились от дурного волшебства. Мы будто отходим от ночного кошмара. Похоже на весну после долгой зимы.
В новом платье бледно-зеленого тюдоровского цвета, в остром чепце, тяжелом, как у самой принцессы, я вхожу в зал аудиенций английского короля и вижу принца, не на троне, не стоящего, застыв, под королевским балдахином, словно он – аллегория величия; но смеющимся с друзьями, гуляющим бок о бок с Катериной, точно они – влюбленные, очарованные друг другом. А в конце зала, в кресле, окруженная молчаливыми дамами и священниками с обеих сторон, сидит Миледи, в чернейшем трауре, разрываемая скорбью и яростью. Она больше не Миледи мать короля – титул, которым она так гордилась, погребен вместе с ее сыном. Теперь, если пожелает, она может называть себя Миледи бабушка короля, но, судя по ее грозному лицу, она не желает.
Англия, 1509 годНарод Англии получил милостивое избавление от тягот. Лорды – конец тирании. Моя семья и мой дом – чудесное освобождение от смертного приговора. Все, в чьих жилах течет кровь Плантагенетов, все родичи Йорков жили лишь с королевского соизволения, с мукой понимая, что король в любой миг может отозвать разрешение, и в дверь постучат йомены стражи, одетые в зелено-белые ливреи, а дальше – краткий путь на лодке без флагов к водным воротам Тауэра. Поднимется решетка, лодка войдет внутрь – и заключенный может больше не выйти.
Но мы выходим. Уильям Куртене покидает Тауэр с королевским помилованием, и мы молимся, чтобы скорее выпустили Уильяма де ла Поула. Моего кузена Томаса Грея освобождают из замка в Кале, и он возвращается домой. Недоверчиво, как те, кто открывает двери после того, как по деревне прошла чума, мы начинаем выходить на свет. Из дальних замков приезжают кузены, в надежде, что при дворе им больше ничто не угрожает. Родичи, не писавшие друг другу годами, отваживаются послать весточку, делятся семейными новостями, рассказывают о рождении детей и смерти членов семьи, со страхом спрашивают: как там все остальные? Такого-то видели? Кто-нибудь знает, все ли в порядке у кузена в дальних странах? Смертельная хватка старого короля внезапно разжимается. Принцу Гарри не передалась испуганная отцовская подозрительность, он распускает шпионов, отменяет долги, милует узников. Кажется, мы, щурясь, можем выйти на свет.
Слуги и торговцы, избегавшие меня после смерти мужа и опалы, прибывают ко мне десятками, предложить свои услуги – теперь мое имя больше не внесено в какой-то список и рядом не стоит знак вопроса.
Медленно, с трудом, не веря своему счастью, как и вся страна, я понимаю, что мне ничто не угрожает, что я, похоже, пережила опасные двадцать четыре года правления первого Тюдора. Мой брат умер на плахе короля Генриха, мой муж – у него на службе, моя кузина – в родах, пытаясь подарить ему еще одного наследника; но я выжила. Я была разорена, сокрушена, разлучена со своими детьми, кроме двоих, а с ними пряталась, но теперь я, полуслепая, могу выйти в залитое солнцем лето молодого принца.
Катерина, бывшая такой же бедной вдовой, как и я, взлетает к солнцу милости Тюдоров, словно пустельга, расправившая рыжеватые крылья в утреннем свете: ее долги прощены, ее приданое забыто. Принц женится на ней, поспешно, без огласки, с восторгом наконец-то выраженной страсти. Теперь он говорит, что любил ее – молча, издалека – все это время. Он наблюдал за ней, желал ее. Лишь отец и бабушка, Миледи, заставляли его молчать. Неоднозначное разрешение от Папы, которое хитростью уже давно добыла мать Катерины, делает брак безоговорочно законным, никто не спрашивает о ее первом муже, никому нет дела, Катерину и Гарри женят и отправляют в спальню за несколько дней.
А я занимаю место возле Катерины. Я снова получила право брать лучший бархат из королевского гардероба, я украшаюсь нитками жемчуга, золотом и драгоценностями из королевской сокровищницы. Я снова – старшая дама при королеве Англии, и когда я иду к обеду, передо мной только Тюдоры. Новый муж Катерины, король Генрих, – Генрих VIII, как мы все радостно себе напоминаем, – выплачивает мне тысячу фунтов, когда я прибываю ко двору, и я раздаю долги: верному мажордому Стоуртона Джону Литтлу, кузенам, монахиням Сайона, приорату Реджинальда. Я посылаю за Генри и Артуром, король предлагает им место при себе. Он высоко отзывается о новой учености и приказывает, чтобы Реджинальда хорошо обучили в монастыре: он вернется ко двору философом и ученым. Пока я селю Джеффри и Урсулу в покоях королевы; но скоро отошлю их в поместье, чтобы они могли снова жить в деревне и расти, как подобает Плантагенетам.
Я даже получаю предложение руки и сердца. Сэр Уильям Комптон, лучший друг короля и его товарищ по развлечениям и турнирам, спрашивает, смиренно опустившись на колени и глядя на меня смелыми улыбающимися глазами, не соглашусь ли я обдумать брак с ним. Его склоненное колено означает, что я могла бы им управлять, его теплая рука, касающаяся моей, означает, что это могло бы быть приятно. Я прожила монахиней почти пять лет, и при мысли о красивом мужчине на хороших льняных простынях невольно мешкаю с ответом, глядя в карие смеющиеся глаза Уильяма.
Решение я принимаю всего за минуту; но, щадя обостренное чувство собственного достоинства этого явившегося, можно сказать, ниоткуда мужчины, беру пару дней на раздумье. Мне, слава Богу, не нужно его свежеотчеканенное имя, теперь я не прячу свое. Мне не нужна королевская милость, которой он отмечен. Я сама востребована при дворе, и востребованность эта растет, поскольку молодой король обращается ко мне за советом, за рассказами о былых днях, за воспоминаниями о своей матери, и я рассказываю ему о сказочном дворе Плантагенетов и вижу, что он страстно хочет возродить наше правление. Так что мне не нужен новый дом Комптона; я так возвысилась, у меня такое блестящее будущее, что фаворит короля считает меня выгодной партией. Я мягко ему отказываю. Он изысканно и учтиво выражает свое огорчение. Мы завершаем проход, как два умелых танцора, исполняющих фигуру изящного танца. Он знает, что я в зените торжества, я – его ровня, он мне не нужен.
Приливная волна богатства и процветания бежит из открытых дверей казны. Трудно поверить, но в каждой королевской резиденции открывают ящики, коробки и сундуки и повсюду находят столовое серебро и золото, драгоценности и ткани, ковры и специи. Старый король брал штрафы деньгами и товарами, без разбору поглощая домашнюю обстановку, лавки торговцев, даже инструменты подмастерьев, делая бедных еще беднее. Новый король, молодой Генрих, возвращает невинным то, что украл у них его отец, это праздник возмещения. Казначейство выплачивает обратно несправедливые штрафы, дворянам возвращают их земли, мой родственник Джордж Невилл, опекавший моих сыновей, избавлен от калечащего долга и получает должность смотрителя кладовых, становясь начальником над тысячами и хозяином сотен, в его распоряжении все состояние короля, только и ждет, чтобы его потратили на добрые дела. Невилл обласкан королевской милостью, Генрих им восхищается, называет родичем и доверяет ему. О его искалеченной ноге никто не говорит, ему позволено ехать в любой из его прекрасных домов. Его брат, Эдвард Невилл, тоже в фаворе, он состоит при королевских покоях. Король клянется, что Эдвард – его двойник, подзывает встать рядом, чтобы все сравнили их рост и цвет волос, и заверяет моего кузена, что их можно принять за братьев, что любит его, как брата. Король благоволит ко всей моей семье: Генри Куртене, графу Девону, моему кузену Артуру Плантагенету, де ла Поулам, Стаффордам и Невиллам, всем нам; словно ищет свою мать в наших улыбающихся родных лицах. Мы медленно возвращаемся туда, где должны были быть по рождению, в сердце власти и богатства. Мы кузены короля, ближе нас у него никого нет.
