Жаклин Брискин - Обитель любви
Улицы раскисли и были похожи на остывшую и склизкую овсянку, а когда наконец выглянуло солнце, на Спринг-стрит образовались глубокие непроезжие борозды. Два поросенка шумно возились в луже. Мэри Ди Франко вошла в магазин Ван Влита, громогласно заявляя, что без помощи Бада ей не перейти на другую сторону улицы, чтобы попасть в квартал своего отца.
Через Спринг-стрит были настланы доски, и, когда Бад нащупывал безопасную дорогу, он вдруг увидел мадемуазель Кеслер и Амелию, выходивших из книжной лавки и библиотеки С. С. Бархэма.
— Мадемуазель Кеслер! — проговорил он, приподнимая котелок. — Амелия Дин! Здравствуйте!
Амелия присела в красивом девичьем реверансе.
— Добрый день, мистер Ван Влит.
— Сегодня вы не катаетесь верхом? — спросил он.
— В понедельник, — ответила она.
Он представил их Мэри.
— Мисс Ди Франко! — приветствовала ее Амелия, вновь приседая в реверансе.
Мэри, уставившись на девочку, наморщила лоб и скривила губы, будто в ту минуту тянула через соломинку лимонную кислоту.
— Прошу прощения, мисс Ди Франко и мистер Ван Влит, — произнесла Амелия, поглядывая то на Бада, то на Мэри с легкой веселой улыбкой. — Мы опаздываем.
Мэри все так же пялилась на девочку, удалявшуюся от них по деревянному тротуару вместе с гувернанткой, к которой она обратилась по-французски.
— Надменная девчонка, — проговорила Мэри.
— Дорогая, ты так проницательна! Тебе всего лишь и сказали, что «здравствуйте», а ты уже прочитала всю ее душу, — поддразнил ее Бад.
— Все в Лос-Анджелесе так считают. Я просто согласна с остальными.
6Кобылка была стреножена во дворе рядом с охапкой травы. Бад улыбнулся. Так мог поступить только ребенок: дать лошади что-нибудь поесть в свое отсутствие. Амелия читала, сидя на полу галереи. Когда Бад спешился, она положила закладку и закрыла книгу.
— Амелия Дин! — Он приложил шляпу к левой стороне груди и поклонился. — Как странно встретить вас здесь.
— Я удивлена не меньше вас, мистер Ван Влит. — Она поднялась, глядя как он привязывает Киппера к столбу, и провела рукой по влажному носу жеребца. — Бад, — сказала она. — Прежде чем мы войдем внутрь, я должна объясниться. Для меня, в моем положении... совершенно необходимо, чтобы наша прошлая встреча здесь рассматривалась вне всякой связи со всем остальным. Ты, конечно, понимаешь. Поэтому, если ты хочешь, чтобы мы продолжали встречаться — а я очень-очень этого хочу, — представь себе, что это происходит на поверхности Луны.
Она говорила скороговоркой, словно заранее все отрепетировала.
Ее беспокойство застало Бада врасплох. Она говорила голосом искушенной молодой женщины, но на самом деле была всего лишь ребенком. На него вновь накатило чувство вины.
— Амелия, ты вполне осознаешь, чем мы тут занимались?
— Ну я же была здесь, — сказала она.
Ее нахальство взбесило его.
— И ты говоришь так спокойно, словно и впрямь с Луны свалилась! Тебя совсем не беспокоит то, что мы вполне могли сделать ребеночка?
Она вновь провела рукой в перчатке по носу Киппера.
— Так ты не знала? — спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
И снова ему вспомнилось, что она дитя. На смену раздражению пришла трепетная нежность. В обществе Амелии его настроение было подвержено внезапным перепадам.
— Бад, а как проверить?
— У тебя после того случая... прекратились месячные? — До сих пор ему еще ни разу не приходилось говорить с женщиной о менструации, даже со шлюхой, поэтому он смутился и покраснел.
Она тоже покраснела, но продолжала смотреть на него прямо.
— Нет, были как раз после.
— Хорошо, дорогая. Теперь я буду заботиться об этом.
— Значит, ты... хочешь, чтобы мы продолжали встречаться?
— Еще бы!
Она одарила его ослепительной счастливой улыбкой.
— По-моему, мы приехали сюда за одним и тем же, — проговорил он, подступая к ней.
Она отступила на шаг, продолжая смотреть на него.
— Нет, — сказала она наконец. — Я хочу еще одной вещи...
Он нахмурился.
— Какой?
— Я хочу, чтобы ты был моим другом.
— Что?
— Другом! После того как уехал Три-Вэ, у меня в Лос-Анджелесе совсем не осталось друзей.
Ее щепетильность в вопросах чести глубоко тронула его.
— Дорогая, — мягко сказал он, — я и так уже твой друг.
— Правда?
— Да.
И снова эта живая яркая улыбка.
— Спасибо, Бад.
— De nada[11], — ответил он, обнял ее за узкую талию и повел по галерее.
— Хотя бы здесь, — сказала она, возвращаясь к вопросу о дружбе.
— Я понял. А ты не думаешь о чем-нибудь... постоянном?
— Постоянном?! — От потрясения у нее даже побелели губы. — Я уеду из Лос-Анджелеса сразу же, как только закончится это судилище! Как ты можешь говорить о чем-то постоянном между нами?!
7Они встречались в Паловерде трижды в неделю. Она могла проводить с ним только час сорок пять минут, иначе дома возникли бы подозрения, поэтому каждый раз Бад устанавливал свои золотые часы на пыльном и широком подоконнике в sala. По мере того как стрелки бежали вперед, чувства Бада, спрятанные глубоко внутри, начинали выходить наружу. Робко и осторожно, будто маленькие ночные зверьки.
— Бад, что с тобой?
— Что «что»?
— Ты какой-то печальный.
К этому времени они встречались уже чуть больше месяца.
— У меня много друзей, — сказал он. Они лежали на одеялах, обнаженные. — Но никто из них не справляется о моих переживаниях. Я всегда весел. Всегда ровен.
— Прости, — приглушенно сказала она, — я не хотела лезть тебе в душу.
Он чуть отодвинулся от нее и закинул руки за голову.
— Я сейчас думаю об одной девушке, — сказал он. — Ее звали Роза.
Амелия только вздохнула, но в этом звуке таился вопрос.
— Роза была моей первой девушкой, — проговорил Бад и замолчал. После паузы вдруг сказал: — Думаю, Три-Вэ никогда не рассказывал тебе о том, как твой отец однажды едва не разорил нашего отца, да?
— Никогда, — спокойно и без удивления ответила Амелия.
— Это случилось в 1876 году, после того, как сюда провели железную дорогу. Отец занялся нефтедобычей. Продавал буровое оборудование. В самом Лос-Анджелесе нет нефти, но отец предположил, что город со временем станет центром всей Южной Калифорнии. Конечно, это был риск. Нефть — всегда риск. Но отец не задумывался над этим. Он вообразил себя человеком исключительно благоразумным. Считал свою идею неплохим интересным деловым начинанием. И самое смешное заключается в том, что он оказался прав. Точнее, он оказался бы прав, если бы не полковник.
